Б. Филиппов - личность интересная и многосторонняя, но из-за малой изученности фактов остаются спорные вопросы в его биографии, дискуссионна оценка его жизненной позиции. Литературоведческий анализ мемуаров в данном случае помогает постичь не только специфику художественного творчества, но дает более точную характеристику автора как человека своего времени, как виднейшего деятеля русского зарубежья второй эмиграционной «волны».
Говоря о воспоминаниях Б. Филиппова, необходимо упомянуть об отношении к нему на родине: в советское время оно было не благоприятным. Участие Б. Филиппова в религиозно-философских кружках, арест, ссылка, эмиграция, журналистская деятельность - все это только усугубляло подозрительность, неприятие и нападки в официальной советской печати. При этом для читателей исключалась возможность услышать голос обвиняемого. Необходимостью разобраться в происходившем обусловлена актуальность темы, вынесенной нами в заглавие. Кроме того, воспоминания, особенно детские, связанные с тяжелейшими историческими событиями, которые довелось пережить Филиппову (Октябрьская революция и Гражданская война), позволяют понять формирование характера литератора, покинувшего родину по идеологическим причинам.
Анализируя эпизод о детстве, выделим тот факт, что в автобиографическом повествовании явно различаются две точки зрения: повествователя, человека, подводящего итоги своей жизни, и слой повествования, воспроизводящий точку зрения мальчика, такого, каким себя помнит автор воспоминаний. Ведь, как установлено исследователями, «в автобиографических жанрах временная перспектива снимает отождествление автора-творца с главным действующим лицом» [3, с. 82].
Он помнит себя ребенком с поэтическими задатками, которые проявлялись во всем: и в мечтательной задумчивости, с которой смотрел на белый снег и уходящих вдаль по пустыне людей, не желающий, чтобы идущие куда-то приходили, чтобы это действие не кончалось, т.к. само по себе было самоценным, вызывало глубокие эстетические переживания. Получив в подарок детскую книгу «какого-то благочестиво-народнического содержания», Филиппов-ребенок запомнил цвет ее переплета: теплый цвет слоновой кости «на всю жизнь запал в душу» [6, с. 5]. На обложке книги был изображен тепло одетый юноша, спускающийся с горы. «На сверкающем, как сахар-рафинад, снегу глубокие голубовато-сиреневые следы его валенок уходящие как бы за края переплета» [6, с. 5, 6]. Пятилетнего Филиппова интересовал вопрос: куда он бредет? Но ребенка не устраивает ответ - домой, «мне хочется, чтобы он вечно шел, бесконечно и почти бесцельно - к какому-то неведомому», «не хочу я читать эту книгу: раз приходит домой - значит, конец». В собственных же рассказах и фантазиях он всегда добавлял: «А затем облако на небе, и на нем "Продолжение следует" » [6, с. 6].
О художественной фантазии и поэтическом понимании русского языка свидетельствует и рассказ о восприятии стихов Пушкина. Первые строки поэмы «Цыганы» Пушкина близки Филиппову, «у меня в душе сыздетства» [6, с. 6]: «Цыгане шумною толпой / По Бессарабии кочуют...».
Этот фрагмент явно отсылает читателя к соответствующему эпизоду из эссе М. Цветаевой «Мой Пушкин», в котором поэтесса вспоминает о впечатлении от творчества Пушкина. «Мой первый Пушкин - Цыганы» [2, с. 401] - пишет Цветаева. Найдя своих слушательниц в лице няньки и ее подруги - швеи, она пересказывает историю Алеко и Земфиры, читая некоторые строки наизусть.
Не знающий еще ничего о Бессарабии, Филиппов-ребенок воспринимает на свой лад это географическое название как существительное с предлогом: «В подсознании детское: "без-Арабии..." Да, пустынные необозримые, бескрайние просторы страны арабов, но они уже позади, цыганы уже без них...». Также в сознании ребенка Бессарабия воспринимается как словосочетание «бес Арабии»: «Тот бес пустыни, бес арабов, вечно влекущий их - и цыган - в никуда, в какое-то светлое нечто или ничто, - и вот они вечно кочуют и по степям, и по горам, и по деревням, и по городам, гонимые этим демоном, этим полуденным или полунощным бесом...» [6, с. 7]. Игра слов, поэтическая фоника, богатый ассоциативный ряд явно свидетельствуют о художественных склонностях ребенка.
Особое отношение к поэзии выдает и зависть к младшей родственнице, которая сыпала стихами и рифмами своего сочинения. Филиппов рассказывает о поклоннике своей тетки - Опанасе Богданыче, которого дети называли попросту «Реликвий», а маленькая Наталка сочинила стих и на спор прочла его перед взрослыми: «Милый дядя Опанас, / Принеси нам ананас...» и т.д. [6, с. 114]. Не досказав последнюю строку, любимица дяди Опанаса убежала во двор, а ее рифмовка запомнилась Филиппову на долгие годы.
Интерес к искусству развивается у автобиографического героя и в начале учебы, он рассказывает о том, как помощник учителя, заметивший интерес к истории театра, «начал давать мне редчайшие книги из своей личной библиотеки. Рассказывал о московских театрах - Малом, Корша, о Садовском и Садовской, о Ермоловой, Комиссаржевской, Сумбатове» [6, с. 120]. Позже Филиппов напишет не одну газетную статью, посвященную различным деятелям искусства, и театра в частности. Даже в ссылке и лагерях его тяга к театру не остывала, а интерес к происходящим событиям в области культуры только рос.
Уже на страницах о раннем детстве в рассказах о внутреннем мире ребенка, каким себя помнит повествователь, включается голос пожилого человека, осмысляющего исторические события, происходившие в годы его детства. Так, рядом с рассказом о гимназии - оценка начала революционных событий: «Тем временем жизнь города и страны сотрясали и корежили гражданская война, грабежи и террор красных, отместка белых, виселицы зеленых, тачанки с пулеметами и черными знаменами анархистов... обыски и аресты - вся та "романтическая" прелесть жизни, которую воспевали Пильняк и Бабель» [6, с. 120]. Уже в этом небольшом фрагменте даны резкие негативные оценки явлениям, ценность и значимость которых не подлежала сомнению в стране победившего пролетариата. Но очевидно, что эти оценки даны в гораздо более поздний период - мальчик еще не мог читать рассказы И.Э. Бабеля и Б.А. Пильняка. Кроме того, согласно официальной идеологии в стране Советов, «террор красных» - это «героическая борьба за правое дело», достойная романтического ореола. Тот, кто не понимает этого, - враг. Таким образом, рассказывая даже о своем детстве, повествователь позиционирует себя как противника советской идеологии.
Религиозный контекст присутствует в воспоминаниях Филиппова, например, в описании набожной старушки, мстящей всем своим неприятелям сто восьмым псалмом (заказывала и оплачивала в церкви «поминание»). В этом эпизоде подмечен один из любопытных аспектов бытовой религиозности начала ХХ в.: «Дети его да будут сиротами, и жена его вдовою» [6, с. 121] - желала словами известного псалма теща своему зятю (т.е. фактически проклиная своих внуков и дочь) за мелкие житейские прегрешения (пообещал, но забыл подарить платок, например). Яркая художественная картина, стилизованная речь, портрет старушки воссозданы Филипповым живо и образно. Само событие, его изображение, мотивы вызывают массу литературных ассоциаций. Ближайшие из них: «куриной гузкой сжатый тонкогубый рот» - фраза, расположенная в «ударной» позиции (начальная фраза раздела, отмеченного звездочкой) напоминает о портрете, данном А.Н. Толстым в знаменитом «Хождении по мукам»: «И тут же - убитый - капитан Веденяпин, карьеристик, с кариозными зубами и мокрым ртом, как куриная гузка, сложенным, будто для поцелуя...» [4, с. 235]. Сходная сюжетная ситуация (родитель по глупости и ханжеству грешит тем, что клеймит позором свое дитя) является центральной в рассказе А.П. Чехов «Панихида».
Литературность ассоциаций, проглядывающих в бытовых зарисовках воспоминаний Филиппова, свидетельствует об особой, «литературно-критической» точке зрения автора. Заканчивая рассказ о недоброжелательной старушке, автор делает следующее заключение: «Юность, тем более отрочество, нетерпимы, пожалуй, еще безжалостнее, чем старушиная злоба. И мы, тринадцати- и одиннадцатилетние, всячески старались чем-нибудь напакостить тетке Сто Восьмой псалом» [6, с. 122].
Одна из важнейших в воспоминаниях Филиппова мысль, переданная цитатой из стихотворения Ф.И. Тютчева «Цицерон» (1836): «Блажен, кто посетил сей мир / В его минуты роковые!» [5, с. 153]. Эти слова являются предметом для спора автора воспоминаний с русской классикой. Он категорически не принимает благотворного влияния «роковых минут» на жизнь обычного человека: «Как бы не так!» [6, с. 123] - восклицает Филиппов. В этой реакции живого человека, пережившего пресловутые «роковые минуты», слышится целый комплекс чувств: боль, досада, отчаяние. Его рассказ о неудачном офицерском восстании в Ставрополе лета 1918 г. пронизан горечью и ненавистью. Дело не только в том, что публичной казни подверглись двоюродные братья матери Филиппова, Петр и Павел Ртищевы. Здесь переданы чувства очевидца этого события, не изображенного прямо, а только в восприятии публики, «хамья» по определению повествователя: «Весь городской плебс, все хулиганы, все окраинные мальчишки... площадь гудела, слышались злобные выкрики озверелого хамья... мальчишки... восторженно орали, свистали, матерились. Петра Ртищева и других подстреленных, но не убитых, добивали штыками» [6, с. 124]. Передано ощущение ужаса перед волной злобы, залившей площадь и готовой поглотить тех, кто к ней не присоединился.
Характерны оценки, в которых прямо выражено неприятие революционных событий: «...время было страшное: свирепствовала "героическая" ЧеКа», «Босячье, не разошедшееся после расстрела офицеров, стало угрожающе надвигаться на близких и родных расстрелянных», «Слышалось: "Вон энтих буржуев еще не добили"» [6, с. 125].
Таким образом, становится очевидной глубоко личная причина, по которой подросток (одиннадцати лет) становится изгоем в «новом» обществе. В воспоминаниях воссоздана «эволюция» характера личности, отверженной новым строем, показано, как вырастает ненависть к жесткости озверелого большинства. Скупо передано поведение «окаменелой» матери офицеров Ртищевых. Рассказчик ничего не говорит о переживаниях мальчика - главного героя, события этого сюжета осмыслены взрослым человеком, возможно, не раз в думах к ним возвращавшимся. Безбожность казни как бы подчеркнута именами русских офицеров, казненных в день памяти их святых, - Петра и Павла. В православии Петров день (12 июля) является очень значимым давним праздником, в который обычно вспоминают житие, мученичества и страдания первоверховных апостолов. В этот день в 258 г. их святые мощи были перенесены в Рим. Для православных христиан в образах святых Петра и Павла показаны кротость и вера в Христа, а их жизненные пути объединены безграничной любовью к Иисусу, которая сопровождалась духовными подвигами и мученической смертью за Христа.
Филиппов пишет: «Когда в жизни народа и страны происходит столько событий, личные биографии затухают, стираются» [6, с. 126]. Становится понятно, что рассказчик не только вспоминает, но и заново осмысливает свою жизнь. Его взгляд на репрессии новой власти гораздо шире понимания мальчика из провинции. Видимо, дальнейшие исторические события только подкрепили детские впечатления. По большому счету и власти-то нет: приходят то одни, то другие в город и творят свои ужасные дела: «идешь по улице, а в канаве лежит труп - раздетый до рваного белья офицер или красноармеец, или матрос, или "зеленый" партизан» [6, с. 125].
Конечно, не только плохое вспоминает Филиппов, но и рассказывает про дом в Ставрополе, «который помнил еще Пушкина и Лермонтова» [6, с. 126], про жизнь по православному календарю («Мы любили кануны Святок больше самих Святок» [6, с. 126] и т.д. Но это касается только «домашней» жизни.
Ближайшее окружение ребенка показано не однозначно: пренебрежение к людям другого, более низкого социального слоя, вполне ощутимо в рассказе о девочке из «простых», принятой в круг бывших дворянских детей. Именно Настькин портрет вспоминается детально: «заморыш с крысиными косичками, свернутыми у висков в бараньи рога...», рассказывая, Настька «шептала, широко раскрыв выпуклые оловянные глаза» [6, с. 127]. Однако именно эта девочка знала «непочатый запас народных преданий, поверий, легенд... К тому же Настька была отчасти и цивилизованной: окончила двухклассную школу, любила читать про таинственное» [6, с. 127]. Рассказывая о том, как узнать место, где закопан клад (посредством заклятья сопатого старика), Настька дает «честное комсомольское» [6, с. 128], что свидетельствует об определенной условности и символичности всего рассказа. Поэтичность, мягкий юмор, пронизывающий страницы о детских рассказах, сменяются жесткой оценкой общего уровня народа: «Кончался двадцатый год. В школах уже вдалбливали "Азбуку коммунизма" Бухарина и Преображенского. А к Настькиной бабке Иванихе ходили заговаривать зубную боль не только соседи по Мутнянке, но и секретарь райкома, и инспектор губпрофсовета Пересыпкин. ...Под Рождество ходили со звездой, даже иногда и комсомольцы, и пели...» [6, с. 129]. Таким образом, автор создает собирательный образ народа, совершившего революцию: чуждого истинному православию, суеверного, необразованного и искренне верящего в легенды, внешне неказистого и злобного, не изменившегося с приходом новой власти.
Обобщая все вышесказанное, можно сделать вывод о том, что точка зрения автора воспоминаний на происходившие события социально обусловлена. Контрастом к теплым воспоминаниям о домашней дореволюционной жизни звучит описание жестокостей гражданской войны. Как самое ценное вспоминается детский интерес к искусству - поэзии, театру, музыке. Именно эти темы будут звучать в собственно художественных произведениях, подписанных именем «Филиппов» и изданных за пределами России.
Рецензенты:
Романова Г.И., д.фил.н., профессор кафедры русской литературы Института гуманитарных наук ГБОУ ВО «Московский городской педагогический университет», г. Москва;
Завгородняя Г.Ю., д.фил.н., профессор кафедры классической литературы и славистики Литературного института им. А.М. Горького, г. Москва.
Библиографическая ссылка
Тырина Е.Р. АВТОБИОГРАФИЧЕСКИЙ ГЕРОЙ И ПОВЕСТВОВАТЕЛЬ В КНИГЕ Б. ФИЛИППОВА «ВСПЛЫВШЕЕ В ПАМЯТИ» // Современные проблемы науки и образования. – 2015. – № 2-2. ;URL: https://science-education.ru/ru/article/view?id=22287 (дата обращения: 06.11.2024).