Несмотря на то, что язык и мышление рассматриваются в современной психолингвистике и когнитивной лингвистике как автономные процессы их связь и взаимодействие в процессах речевого общения не вызывает споров, ввиду «явной очевидности». В связи с этим возникает вопрос о генезисе формирования отношений языка и мышления.
Целью настоящей статьи является описание теоретических подходов к рассмотрению генезиса формирования связей языка и мышления, регулирующих согласованное взаимодействие языковых и мыслительных процессов в ситуации речевого общения.
Язык и мышление в речевом общении
В современной психолингвистической интерпретации рассуждения о сути языка и мышления, а также их взаимоотношений и роли в осуществлении речевого общения основываются на реальных функциях языка и мышления в тех деятельностях, в которых они задействованы. При этом исследователями выделяются следующие языковые функции: 1) язык как средство организации старых знаний для получения новых знаний в процессах категоризации поступающей в мозг человека информации в процессах перцептивной деятельности субъекта, а также 2) как средство описания культурных предметов в процессах речевого общения [10, с. 52]. В том и другом случае язык не является средством мышления, а является лишь средством активизации концептуальных структур сознания для осуществления мыслительных действий. В то время как мышление в процессах осуществления речевого общения имеет более широкие, чем язык, функции, так как участвует как в отборе языковых средств, так и в отборе содержаний сознания для совершения мыслительных действий, ср.: «... его (мышление - Л.К.) следует рассматривать как деятельность конструирования, посредством которой производится отбор, как содержания, так и языковых средств ...» [2, с. 27, 28].
Таким образом, мышление отвечает за принятие решений, как при отборе языковых средств, так и при отборе содержаний сознания, в процессе которого (отбора) происходит формирование мысли как отражения связей и отношений между обсуждаемыми в общении фрагментами реальности. В первом случае, мышление выступает в качестве общефункционального механизма, обеспечивающего языковые процессы, и может оцениваться по шкале «правильно» - «неправильно», что контролируется фиксированными в языке правилами. Во втором случае (при отборе субъектом релевантных данной социально-речевой ситуации содержаний сознания) мышление как процесс отражения субъектом общения как представителем данной этнокультурной общности связей и отношений между обсуждаемыми в общении предметами и явлениями действительности оценивается по шкале - «соответствует содержаниям, хранящимся в этнокультурной памяти - не соответствует содержаниям, хранящимся в этнокультурной памяти» и контролируется внутренним этнокультурным способом формирования мысли, под которым нами понимается «внутриречевое воплощение мысли посредством активизации релевантных данной социально-речевой ситуации фрагментов национальных концептов» [3, с.308]. Таким образом, при выполнении своих функций мышление имеет свои точки отсчёта как при отборе языковых средств в виде лексических и грамматических правил их использования, так и при отборе содержаний сознания, который определяется внутренним этнокультурным способом формирования мысли, регулирующим не только отбор содержаний, но и выстраивающий их в определённую конфигурацию сообразно этнокультурным содержаниям составляющих её элементов. Для нормального функционирования всех этих процессов необходим механизм, обеспечивающий их согласованное взаимодействие.
В своё время В. Гумбольдтом на примере лексики был описан механизм формирования связи языковых единиц с мыслительными категориями. Так по В.Гумбольдту, становление слова есть результат взаимодействия двух событий: 1) акт «обозначения понятия» и 2) «особая работа духа, переводящая понятие в определенную категорию мышления или речи ...». [1, с. 118].
В свою очередь Ж. Пиаже указывает на то, что процесс усвоения языка ребёнком совпадает с развитием способности ребёнка дифференцировать «обозначаемое» и «обозначающее». Как формулирует Ж. Пиаже «... рождающееся мышление, продолжая сенсо-моторный интеллект, вытекает из дифференцировки обозначающих и обозначаемых ...» [7, с. 180]. Т.е. ко времени начала освоения языка ребёнок уже владеет тем, что можно было бы обозначить знаком и что Ж. Пиаже называет «Предпонятием» [7, с. 181], которое ещё не понятие, но которое указывает на зачатки «зарождающегося» понятийного мышления.
Приведённые выше высказывания констатируют, во-первых, ведущую роль мышления в тандеме «язык-мышление», во-вторых, изначальную подчинённость языкового знака уровню мыслительных категорий. В этом смысле существует сформированная естественным образом в процессах онтогенетического развития прилаженность специфической системности каждого языка к категориальному аппарату его носителей, а не наоборот прилаженность категориального аппарата к языку, как это полагали сторонники гипотезы лингвистической относительности.
Системность языка в обсуждаемом контексте мы понимаем, вслед за В.Гумбольдтом, как форму языка, рассматриваемую как результат психической деятельности народа (по В. Гумбольдту - «деятельности духа народа»), который выражается, как формулирует В.Гумбольдт, в постоянном и единообразном « ... в этой деятельности духа ... взятое во всей совокупности своих связей и систематичности ...», что и составляет по В.Гумбольдту «форму языка» [1, с. 71]. Таким образом, форма языка порождается и формируется психическими, в первую очередь, интеллектуальными усилиями его носителей.
А.А.Леонтьев, рассматривая понятие системности языка отмечает, что «Реальная системность языка - это не внутренняя планировка того склада, где хранятся единицы языка, а взаимосвязь и организация этих единиц ...» (курсив наш - Л.К.) [8, с. 7]. Другими словами, системность языка - это знания, хранящиеся в памяти человека и представляющие собой некий обобщенный уровень реальной организации работы реальных языковых структур. Это также те элементы знания о языке (схемы «построения предложений и текста», «схемы «реализаций пропозиций» и т.д.), которые когнитивная лингвистика относит к ментальным репрезентациям [5, с.99] и наличие которых подчёркивает динамический, деятельностный характер существования языка. Вследствие этого знания о языке хранятся как память о совершённых человеком действиях посредством языковых знаков, что следует из того, что знания о языке как системе приобретаются субъектом в процессах пользования языком, т.е. в действии, в динамике, а, следовательно, в формирующейся в процессах речевого общения этнокультурной ментальной системности отражается не только «взаимосвязь и организация» языковых единиц в виде ментальной репрезентации обобщенного знания о языке, но также корреляции языковых единиц с этнокультурными знаниями, с национальной концептосферой в целом, в том числе, с её категориальным уровнем. При этом корреляции (знания), формируемые именно в действии, в динамике обуславливают динамический характер связей языка с мыслительными категориями, выражающегося в том, что мыслительные категории получают способность актуализироваться при активизации языковых знаков, равно как и языковые знаки актуализируются при активизации мыслительных категорий. Таким способом формируются и реализуются отношения между языковыми и мыслительными структурами.
При этом формируемая в онтогенезе категориальная система представителей той или иной культуры, хотя и коррелирует с системностью данного языка и связана с языковыми знаками через их содержания, является, тем не менее, аппаратом мышления, которое в соответствии с современными научными представлениями носит невербальный характер и осуществляется посредством единиц мышления концептов, в которых генерируется невербализованный опыт представителей этнокультурной общности.
Таким образом, реально функционирующие в человеческом сознании мыслительные категории соотносятся, с одной стороны, с формой данного языка, т.е. с системностью, как совокупностью всех связей данного языка. С другой стороны, мыслительные категории существуют не сами по себе, а составляют категориальные уровни национальных концептов, фрагменты которых, как отмечалось выше, определяют этнокультурные способы формирования мысли об обсуждаемых в данных социально-речевых ситуациях фрагментах реальности.
Перечисленные выше обстоятельства становятся той платформой, на которой базируются механизмы этнокультурной ментальной системности, регулирующие согласованное взаимодействие языковых и мыслительных процессов, позволяющие продуцировать мысли, адекватные этнокультурным смыслам представителей данных этнокультурных общностей.
Заключение
Вышеизложенное позволяет считать мыслительные категории, а также внутренние этнокультурные способы формирования мысли имманентными концептуальным знаниям представителей данной этнокультурной общности, равно как и внешние этнокультурные способы выражения мысли, имманентными не только структурным особенностям соответствующих языковых систем, но, в первую очередь, концептуальным структурам носителей языков, ср.: «...значения слов представляют собой сложные образования, на структуру которых спроецированы связи и отношения концептуальных систем сознания» [6, с. 26], что означает, что все уровни процесса порождения речи объединяет единая этнокультурная ментальная системность, которая естественным образом формируется в процессах жизнедеятельности человека и генетически восходит к процессам становления национальной концептосферы в целом, в том числе к процессам формирования категориальной системы, а также языковой системы как средства осуществления речевого общения. Таким образом, этнокультурная ментальная системность выражается в подчинённости всех языковых и мыслительных процессов национальным концептуальным знаниям, которые, как известно, не совпадают у представителей разных этнокультурных общностей, что и определяет национальную специфику всего процесса порождения мысли, начиная с замысла и завершая этнокультурными способами её объективации. Именно в этом проявляется суть внутренней этнокультурной ментальной системности, которой подчиняются как форма языка, находящая выражение в национально-культурных вербальных способах объективации мысли, так и национальный характер мышления, находящий выражение во внутреннем этнокультурном способе формирования мысли, в котором «...реализуются идиоэтнические особенности невербального мышления представителей этнокультурных общностей» [4, с.131].
При этом яыковые процессы, реализующие форму языка, проявляющуюся во внешних способах выражения мысли, обеспечиваются посредством мышления, выступающего не только в качестве механизма поиска необходимых для «овнешнения» мысли языковых средств, но и в качестве механизма отражения этнокультурного опыта субъектов общения в порождаемых ими в процессах речевого общения национальных смыслах. В свою очередь, внутренний этнокультурный способ формирования мысли, являясь внутриречевым осуществлением мысли и, таким образом, контролирующий этнокультурную адекватность отбираемых содержаний этнокультурного сознания сообразно национальным смыслам, является, во-первых, конкретной реализацией этнокультурного мышления как отражения предметов и явлений действительности в их связях и отношениях субъектом общения как представителем данной этнокультуры, во-вторых, обеспеченным мыслительной способностью человека механизмом осуществления единой этнокультурной ментальной системности в процессах порождения речи.
В представленном выше контексте реализацию внутренних этнокультурных способов формирования, а также вербального выражения мысли в процессах речевого общения следует рассматривать как обусловленный единой этнокультурной ментальной системностью процесс порождения мысли, цель которого регуляция поведения участников общения сообразно заложенным в мысли этнокультурным знаниям.
Несовпадающие концептуальные знания о мире, фиксированные, на категориальном уровне национальной концептосферы, обуславливают наблюдаемые в разных культурах, различающиеся между собой типы поведения носителей данных культур, проявляемые в разных сферах их жизнедеятельности. Так, например, в осетинской культуре не принято сидеть при свёкре, и положено вставать при его появлении, что является выражением уважения к отцу мужа со стороны невестки и является одним из компонентов культивируемых содержаний социальных женских ролей, как в осетинской, так и в культурах других народов, проживающих на Кавказе. Поэтому, к примеру, в основе фразы «Молодая невестка при виде свёкра встала» заложены разные знания и смыслы в зависимости от того, представителем какой культуры, к примеру, кавказской или западно-европейской, являются продуцент и реципиент данной фразы, так как представители названных культур обладают разными концептуальными знаниями об отношениях в семье.
Таким образом, генерирующая социальный и индивидуальный опыт представителей данной этнокультурной общности национальная концептосфера, как средство осуществления мыслительных процессов и как фактор, определяющий внутренние этнокультурные способы формирования мысли в ситуации речевого общения, задаёт вектор развития мысли об обсуждаемых в речевом общении фрагментах реальности на всех этапах её становления, как на стадии формирования, так и на стадии её формулирования, в чём выражается этнокультурная ментальная системность, формирующаяся в процессах речевого общения и регулирующая согласованное взаимодействие языковых и мыслительных процессов, с целью порождения адекватных этнокультурным содержаниям национальной концептосферы смыслам.
Рецензенты:
Камболов Т.Т., д.фил.н., профессор, первый проректор по научной работе и развитию, ФГБОУ ВПО «Северо-Осетинский государственный университет имени Коста Левановича Хетагурова», г. Владикавказ.
Древа Д.М., д.фил.н., доцент, доцент кафедры немецкого языка, ФГБОУ ВПО «Северо-Осетинский государственный университет имени Коста Левановича Хетагурова», г. Владикавказ.