Сам автор так характеризует особенности избранного им подхода к анализу материала - это предельная наблюдательность, основанная на здравом смысле: «Природа не слишком щедро одарила меня, зато я обладаю силой воли, и это, в известной мере, помогло мне восполнить мои недостатки. Мне не откажешь в здравом смысле. Люди, в большинстве своем, почти ничего не замечают, я, напротив, с предельной ясностью вижу, что у меня под носом; самым великим писателям и кирпичная стена не мешает видеть насквозь. Мой взгляд не так всепроникающ. Многие годы меня изображали циником, я говорил правду. Я не хочу выдавать себя за кого-то другого и в то же время не склонен принимать на веру чужие притязания» [1, с. 6].
Моэму присущ определенный «литературоцентризм» во взгляде на Россию. Сам писатель обосновывает излишнюю «литературность» своей интерпретации русской жизни тем, что узнать близко реальных людей чужой страны помешает языковой и культурный барьер: «Пропасть, разделяющая англичан и русских, широка и глубока. Языковый барьер трудно преодолеть, и это всегда будет препятствовать сближению. Даже если хорошо знаешь язык, все-таки знаешь его недостаточно хорошо, и люди не смогут забыть, что ты иностранец, и будут вести себя с тобой несколько иначе, чем друг с другом. Лишь чтение книг помогает понять иностранцев, и тут полезнее читать второстепенных писателей, чем первоклассных. Великие писатели творят; писатели скромного дарования воспроизводят» [1, с.3].
Иными словами, С. Моэм использует свое знание русской литературы и ее героев в виде своего рода мерки, которую он прикладывает, описывая реальных людей, с которыми встречается: «А когда сравниваешь людей, которых знаешь, с людьми, о которых читал, складывается мнение возможно и не вполне соответствующее истине, но, во всяком случае, независимое, разумное и обоснованное» [1, с. 3]. Возможно, это не самый объективный метод судить о чужой стране и чужой культуре, потому что таким образом мы больше узнаем о внутреннем мире самого Моэма, нежели об объекте его описаний.
Цель исследования: выявить особенности формирования образа России и русских в публицистике У.С. Моэма 20-х гг. XX в. по данным современной имагологии в свете теории кросс-культурной коммуникации.
Материал исследования
В качестве основного материала исследования использовался оригинальный текст Maugham, S.W. «A Writer's Notebook» и его русский перевод.
Методы исследования
В работе использовались метод традиционного историко-литературного описания с элементами культурно-исторического, биографического, герменевтического методов и метод литературоведческого анализа текста.
Основное содержание работы
Анализируемый в работе фрагмент «Записных книжек», датированный 1917 г., написан в общем в том же ключе, что и вся книга. Это разрозненные заметки о совершенно не связанных между собой вещах, перемежающиеся размышлениями и лирическими отступлениями писателя на разные темы. Они лишены какой-то единой композиционной основы, напоминая тем самым образец жанра лирического, а не эпического повествования.
Но при этом в заметках о России Моэма отчетливо выделяется три смысловых блока, которые можно считать ключевыми: 1) анализ происходящих политических событий и их основных героев, т.е. собственно того, зачем С. Моэм был послан в Россию с секретной миссией; 2) заметки и размышления о русских в целом, например, о русских женщинах, о русском характере, об отдельных сторонах жизни и быта чужой страны и т.д.; 3) рассуждения о русской литературе и ее героях.
I. Политические события в России. Керенский, Савинков и другие. Большое место в «Записных книжках» писатель уделяет рассказу о политической ситуации в нашей стране. Весьма интересны его наблюдения о Съезде демократической партии в Александровском театре в Петербурге. Вот как он описывает присутствующих: «В целом они (делегаты) производят впечатление не выродков, а просто не развитых и отсталых людей: у них невежественные грубые лица, пустой взгляд, в котором читается ограниченность, упрямство и неотесанность, и, несмотря на то, что некоторые в сюртуках и накрахмаленных воротничках, а другие в форме, в них чувствуется крестьянская медлительность» [1, с. 10]. Из всех, кто принял участие в съезде, Моэм выделяет лишь Керенского: «Единственный оратор, по-настоящему вызвавший энтузиазм на митинге, был Керенский» [1, с. 6]. Чем же он привлек писателя? Моэм не увидел в Керенском могущественного и сильного политика с наполеоновскими планами, каким его изображали многие. В переводе Е.М. Нарышкиной даётся: «В нем совершенно не чувствуется силы». На собрании Керенский апеллировал к сердцу, а не к разуму. «Его искренность не вызывала во мне сомнений: я увидел в нем человека, который старается сделать все, что может, горящего бескорыстным желанием послужить не так отчизне, как соотечественникам» [1, с. 11]. Моэм увидел в нем «бескорыстное желание послужить... отчизне и соочественникам». (He was filled with a very pure enthusiasm to serve not so much to his country as his fellow countrymen» [3, с. 173], - писал У.С. Моэм в «Записных книжках».)
«Литературоцентричность» записок Моэма проявляется в самом способе художественного изображения реального человека. В его описании Керенский напоминает «несчастного» героя русской литературы (возможно, что-то из Достоевского), вызывающего жалость: «На протяжении беседы он все говорил и говорил так, словно не в силах остановиться, в нем постепенно проступило нечто жалкое; он пробудил во мне сострадание, и я подумал: уж не в том ли сила Керенского, что его хочется защитить [выделено нами. - А.С.]; он чем-то располагал к себе и тем самым вызывал желание помочь...» [1, с. 13].
В плане теории кросс-культурной коммуникации интересен фрагмент, когда Моэм описывает культурные различия в восприятии моделей поведения политических деятелей в России и Англии. По его мнению, в Англии и России людей этого круга оценивают не просто за разные, но за прямо противоположные вещи: «В России пылкость Керенского сослужила ему добрую службу, здесь любят непосредственное выражение чувств; у меня с моей английской сдержанностью это вызывало чувство неловкости. Меня коробило, когда его голос то и дело пресекался от волнения. Я конфузился от того, что такие благородные чувства выражаются в открытую. Но в этом и состоит одно из тех различий между русскими и англичанами, из-за которых мы никогда не сможем понять друг». - Искренность в выражении чувств воспринимается сдержанным англичанином как нечто неподобающее, неприличное рядовому человеку и тем более - политическому деятелю на вершине власти.
Литературная изысканность для Моэма порой выше правдивости в изображении происходящего. Его «Записные книжки» - это прежде всего записки писателя. Прихотливость мысли и удачно найденная деталь значительно удаляют заметки писателя от хоть какого-нибудь жизнеподобия. С другой стороны, для человека, который, подобно Моэму, недостаточно знал реальную обстановку в стране, трудно было постичь всю сложность идеологической борьбы, уяснить позицию различных политических партий и группировок, правильно оценить и проанализировать ситуацию.
Не без изрядной доли самоиронии он писал впоследствии о том, что миссия сия была неблагодарной и заведомо обреченной, сам он - никудышным «миссионером», а Керенский и компания - партнерами и того хуже. Потерпев фиаско и уехав за 48 часов до падения Временного правительства, Моэм оставил оригинальные размышления и интересные наблюдения о своем пребывании в России.
II. Заметки о русских и о русской жизни. При всей оригинальности мыслей и парадоксальности рассуждений Моэм очень часто, возможно, сам того не замечая, отдает дань расхожим гетеростереотипам в трактовке России и русских, отчасти навеянным и русской литературой. Вполне соответствует таким гетеростереотипам рассуждения о крайностях и противоречивости загадочной русской души: «Русский патриотизм - это нечто уникальное; в нем бездна зазнайства; русские считают, что они непохожи ни на один народ и тем кичатся; они с гордостью разглагольствуют о темноте русских крестьян; похваляются своей загадочностью и непостижимостью; твердят, что одной стороной обращены на Запад, другой на Восток; гордятся своими недостатками, наподобие хама, который оповещает, что таким уж его сотворил Господь, и самодовольно признают, что они пьяницы и невежи; не знают сами, чего хотят, и кидаются из крайности в крайность» [1, с.4].
Часто в «Записных книжках» Моэм грешит скоропалительными обобщениями, которые он не дает себе труда обосновывать. Автор оценивает достоинства и недостатки русских людей и приходит к выводу, что «...у русских чувства полностью захватывают личность и порабощают ее. Они как эолова арфа, на которой сотня ветров наигрывает сотню мелодий, так что кажется, что инструмент невообразимо сложен» [1, с. 4].
По-писательски погружаясь в мир собственного воображения, Моэм часто путает жизнь и литературу: «только благодаря чтению книг можно получить наиболее полное представление об иностранцах». Он сам неоднократно подчеркивает неразграниченность русской жизни и русской литературы в его писательском сознании: «Нельзя совершить экскурс в русскую литературу или в русскую жизнь и не заметить, какое огромное место занимает там острое чувство греха. Русский не только постоянно говорит, что он грешен, но, безусловно, чувствует это и страдает от угрызений совести. Они (русские) более склонны к самоанализу и обладают более острым чувством греховности» [2, с. 318].
Без сомнения, к этому выводу Моэма привели произведения Достоевского. Незамедлительно Моэм переносит прочитанное на характеристику реальной русской жизни: «Кстати, русские не такие уж большие грешники. Они ленивы, несобранны, слишком словоохотливы, плохо владеют собой и поэтому чувства свои выражают более пылко, чем они того заслуживают, но, как правило, они незлобивы, добродушны и не злопамятны; щедры, терпимы к чужим недостаткам; плотские страсти, пожалуй, не захватывают их с такой силой, как испанцев или французов; они общительны, вспыльчивы, но отходчивы» [1, с. 13], - иными словами, все страсти русских преувеличенны и гротескны, они не стоят ровным счетом ничего, так как возникают на пустом месте...
Один из главных пунктов Моэма - развенчание расхожего гетеростереотипа о загадочности русской души. Моэм везде, где можно и нельзя, хочет сорвать этот флер загадочности, нарочито огрубляя и заземляя возможные причины этой загадочности. Все страсти по поводу русской души сильно преувеличены, считает С. Моэм: «Русские, как мне кажется, непохожи на нас» [1, с. 13].
А обостренное чувство совести и желание постоянно слезливо каяться в грехах у русских Моэм связывает с «одной физиологической причиной», имя которой - пьянство («Вся нация мучается с похмелья»): «То-то была бы потеха, если бы водку запретили и русские в одночасье потеряли те свойства характера, которые так занимают умы склонных к сентиментальности западных европейцев» (С.14).
III. Размышления о русской литературе. Изображая русских людей, Моэм всегда обращается к русской литературе, интерес к которой возник у писателя за много лет до поездки в Россию в 1917 году: «Россия. Причины, подвигнувшие меня заинтересоваться Россией, были в основном те же, что и у большинства моих современников. Русская литература самая очевидная из них. Толстой и Тургенев, но главным образом Достоевский описывали чувства, каких не встретишь в романах писателей других стран. Величайшие романы западноевропейской литературы рядом с ними казались ненатуральными» [1, с. 3].
Достоевский всю жизнь был для Моэма великой и неразгаданной тайной, в его исключительной гениальности писатель был убежден свято: «... взявшись за Достоевского («Преступление и наказание» я прочитал в немецком переводе), я был озадачен и потрясен. Его роман так много мне открыл, что я прочитал один за другим все великие романы этого величайшего писателя России» [1, с. 4].
Моэм отдает должное мощному и изобразительному таланту Л. Толстого: «Анну Каренину» я прочитал еще мальчишкой задолго до того, как начал писать сам, впечатления о романе у меня сохранились самые смутные, и когда много лет спустя я перечел его, уже как произведение искусства, с профессиональной точки зрения, оно показалось мне сильным и неожиданным, но несколько суровым и не согретым чувством» [1, с. 4].
Чехов Моэму весьма симпатичен своей жизненностью. В отличие от титанов Толстого и Достоевского, возвышающихся над жизнью обыденности на недосягаемой высоте, Чехов ближе писателю именно своей особой погруженностью в жизнь: «В Чехове я нашел душу, во многом близкую мне. Я чувствовал, что только у Чехова можно найти ключ к пониманию этой загадочной России... Никто не умеет так четко, как он, передать ощущение места, тональность пейзажа, разговора человека. И делает это Чехов очень просто, без глубокомысленных рассуждений и подробных картин, - одним только точным изложением фактов. Чехов обладает душевным волнением и умеет так передать его, что это волнение находит у вас отклик, и вы становитесь его соавтором <...> Виртуозность Чехова не бросается в глаза, и может показаться, что эти рассказы написал бы каждый, вот только никто так не пишет и это факт» [1, с. 5].
Отдавая дань русской классике, из современной писателю русской литературы он не выделяет никого. В Горьком он видит простого бытописателя «пролетарской жизни от лица пролетария»: «Горький оставил меня равнодушным. То, о чем он писал, было мне любопытно и ново, но сам он показался мне писателем некрупного дарования; его вполне можно читать, когда он без лишнего пафоса описывает жизнь низов, но мой интерес к трущобам Петрограда быстро иссяк; а его рассуждения и философические отступления представляются мне банальными. Талант Горького неотъемлем от его происхождения. Он писал о пролетариате, как пролетарий, в отличие от большинства авторов, трактовавших эту тему с буржуазной точки зрения» [1, с. 9].
Славу других писателей - Короленко, Сологуба, Куприна - он полагает излишне раздутой, навеянной модой на все русское: «Русские писатели так вошли в моду, что даже люди здравомыслящие склонны весьма преувеличивать достоинства некоторых из них лишь потому, что они пишут по-русски, и в итоге Куприну, к примеру, Короленко и Сологубу уделялось внимание, отнюдь ими не заслуженное. Сологуб, на мой взгляд, незначительный писатель, но сочетание чувственности и мистицизма, несомненно, делает его притягательным для определенного круга читателей» [1, с. 9].
В целом отметим, что «русская тема» в произведениях Моэма очень важна для изучения, вовсе не для того, чтобы оспорить сомнительные и неверные суждения. Ошибки Моэма поучительны, и даже негативный опыт такого художника имеет несомненную познавательную ценность, лишний раз убеждая в неумолимости им же самим сформулированного закона: «Пиши о том, что знаешь». Даже в той части, где сам Моэм нарушает этот закон, этот закон действительно неумолим, потому что в фрагментах, где остроумие писателя подменяет его познания в области русской жизни и русской культуры, для того, кто знаком с русской литературой и культурой не понаслышке, все натяжки и передержки обнаруживают себя самым явным образом.
В произведениях Моэма, безусловно, виден серьезный подход к жизни; он задавался вопросами, требующими от читателя встречной работы мысли. Всякий раз он остается верен себе; он увлекателен и оригинален в своем неповторимом писательском почерке. Выделяя несомненные творческие достоинства писателя в его публицистических заметках (талант рассказчика, верное изображение жизненных явлений, яркие образы героев), уместно отметить, что в погоне за литературными эффектами в «Записных книжках писателя» он нередко жертвует жизненной правдой. «Записные книжки писателя», как и незаурядная личность их автора, вызывали и вызывают разное отношение, но только не равнодушие. Диалог, который автор ведет с читателем, всегда интересен. Он вызывает на разговор с сопоставлением суждений, оценок и точек зрений. Именно это обусловливает необходимость поставить вопрос об оценке культурной позиции Моэма, представленной в «Записных книжках писателя», с точки зрения теории кросс-культурной коммуникации.
Результаты исследования
Оценивая кросс-культурную компетенцию Сомерсета Моэма, можно сказать, что публицист имел определенные навыки общения с представителями различных культур: Сомерсет Моэм посетил огромное количество стран и сталкивался практически со всеми видами и типами культур мира. В его произведении «Записные книжки» описано не только путешествие по Транссибирской магистрали, но и родная Англия, не менее родная Франция и любимый Дальний Восток, Малайзия и Америка. Однако в сравнении с Г.Уэллсом Моэм допускает очень много несправедливых и просто неправильных оценок изображаемого, которые к тому же необосованны, рисует пристрастный и крайне субъективный образ России. Он не настроен на понимание другой культуры, ему, как писателю, важнее разобраться в своем собственном внутреннем мире.
Выводы
Взгляды, изложенные в «Записных книжках писателя», имеют много противоречий и порой резких суждений, но их изучение очень важно с точки зрения англо-русских кросс-культурных отношений. Позиция Моэма примечательна тем, что она воплощает достаточно типичный набор гетеростереотипов России и русских (пусть и в оригинальной версии писателя) с точки зрения определенной части образованных британцев, которые не очарованы всем русским, а сохраняют достаточно прохладное отношение к России. «Записные книжки» также представляют типичный набор оценок и заблуждений, которые свойственны многим англичанам при взгляде на русскую культуру. Знание этого может способствовать совершенствованию кросс-культуных коммуникаций Англии и России.
Рецензенты:
Полуяхтова И.К., д.фил.н., профессор кафедры зарубежной литературы, ННГУ им. Н.И. Лобачевского, г. Нижний Новгород.
Шарыпина Т.А., д.фил.н., профессор кафедры зарубежной литературы, ННГУ им. Н.И. Лобачевского, г. Нижний Новгород.