Введение
Современная отечественная фантастика - область литературы, в большей степени освоенная критиками и в меньшей - литературоведами. Последние зачастую склонны оценивать этот вид словесности лишь с точки зрения массовой культуры, её категорий и форматов. Цель данной статьи - используя литературоведческий инструментарий, обозначить своеобразие одного из ярких «неформатных» явлений русской фантастики - «странных» романов Юрия Никитина.
Завсегдатаи интернет-форума, глубоко озабоченные судьбами Родины, решают взамен угнетаемой России воссоздать великую Скифию, могучую непобедимую державу. Негодяи, совершившие особо тяжкие преступления, больше не могут надеяться на помилование - их публично казнят на Красной площади. Президент России принимает беспрецедентное решение о геноциде малой народности, угрожающей национальной целостности страны. Мир становится всё более прозрачным, исчезают не только языковые, но и моральные, сексуальные барьеры. Наступает будущее, в котором уже не будет ислама, христианства или буддизма, не будет национальностей, не будет даже мужчин и женщин... Люди, которые работают над этим, уже среди нас, у них много имён: «иммортисты», «сингомэйкеры», «рассветники»...
Все эти парадоксальные, жёсткие, непривычные решения - сюжеты «Странных романов», принадлежащих перу Юрия Никитина, крупнейшего современного писателя-фантаста.
В новейшей русской литературе Юрий Александрович Никитин (род. в 1939) заявил о себе в 1992 году фэнтезийным романом «Трое из леса». В течение десятилетия писатель закреплял успех, продолжая серию, а также запустив историко-фэнтезийные сериалы «Гиперборея», «Княжий пир», «Троецарствие». С 1997 по 2000 гг. он создаёт цикл «Русские идут!», состоящий из четырёх книг, посвящённых агрессивной экспансии американской политики в русскую культуру. А в 1999 году опубликован роман «Я живу в этом теле», открывший серию «Странные романы» (в ранней версии - «Грядущие романы»), которая сегодня насчитывает 16 книг.
Читатель, листающий никитинский роман у прилавка, заметит мало привычных «подсказок» о содержании книги. Начиная с аннотаций - они придумываются самим Никитиным, а он давным-давно высмеял эту форму, предпочитая обращаться к читателю через предисловия. Вот, к примеру, аннотация к роману «Куявия» (2002): «Опоздавшего кинозрителя билетерша провела в зал, освещая путь фонариком. Но чаевых жадина не дал. Тогда наклонилась к его уху и тихонько, чтоб не услышали другие, мстительно шепнула, указывая на экран: "Вон тот в шляпе - убийца". Старый анекдот, но аннотации или предисловия, где подробно, кто шпион и в каком ключе понимать написанное, все равно прут, как лемминги в буфет. Но эта аннотация (обязательная, видите ли!) ну не вешает на дерево табличку с надписью "Дерево". Не вешает! Облом-с. Перетопчетесь».
Цикл «Странные романы» тематически неоднороден. Условно в нём можно выделить «геополитическую» («Чародей звездолёта "Агуди"», 2003; «Земля наша велика и обильна», 2004; «Последняя крепость», 2006), «социально-прогностическую» («Скифы», 2000; «Имаго», 2002; «Имортист», 2003), «виртуальную» («Баймер», 2001; «Творцы миров», 2006), «трансгуманистскую» («Трансчеловек», 2006; «Я - сингуляр», 2007; «Сингомэйкеры», 2008; «2024», 2008; «Рассветники», 2012; «Насты», 2013) линии. В то же время «сингулярные» мотивы намечены уже в романах «Человек с топором» и «Зачеловек» (оба - 2003), а они входят в цикл «Трое из леса». Никитин называет «трансгуманистским» и исторический роман «О доблестном рыцаре Гае Гисборне» (2011), нестандартно толкующий миф о Робин Гуде не в пользу разбойника, а в пользу шерифа.
Отнести «странные романы» к массовой литературе мешает то, что их читателя массовым не назовёшь - в отличие от тиражного фэнтезийного цикла «Трое из леса», смелые никитинские предположения о ближайшем будущем поймёт и оценит не каждый. В то же время это не тяжеловесные философские романы прежних эпох, не «Томас Манн», не «Кафка», не «Роберт Музиль». Что же это такое?
Здесь нужно разобраться с понятием «массовая литература». Прежде всего, массовая литература всегда отражает культурные и социальные тенденции общества, в котором существует. Об этом писали уже русские формалисты - Шкловский, Тынянов, Эйхенбаум. Вслед за ними эту мысль развил Лотман. Он отмечал, что в литературной системе «всегда ощущается разграничение литературы, состоящей из уникальных произведений, <...> и компактной, однородной массы текстов» [3: 820].
Но эта «компактная масса», занимающая нижний ярус литературной вертикали, не так уж однородна - как по художественным особенностям, так и по степени популярности среди читателей. Художественные явления, совокупно обозначаемые как «массовая литература», настолько разнокачественны, что предполагают «ещё одно вертикальное измерение, выстраивание еще одной ценностной пирамиды» [4: 7].
Границы «странных романов» во многом условны, но различимы. Начнём с оценки критиков. Они определяют СР как «условный цикл романов философской фантастики», многие из которых «можно расценить как откровенную и сознательную провокацию, эдакую "пощёчину общественному вкусу"» [5].
Так, в «Скифах» сакраментальная «русская идея» балансирует на грани фашизма, столь же спорные способы достижения «общественного блага» предлагаются в дилогии «Имаго»/«Имортист»; оригинален замысел «Чародея...», где нет ни чародеев, ни звездолётов, ни тем более «агудей», а есть своеобразное решение вопроса национальных меньшинств с рецептом тотального геноцида в качестве наилучшего выхода из запутанной ситуации. Если в цикле «Русские идут!» возрождение России напрямую связано с ксенофобской пропагандой антиамериканских настроений, то в романе «Земля наша велика и обильна» столь же настойчиво предсказывается объединение России и Штатов против растущей китайской агрессии. По мнению критика, «использование романов этой "серии" в качестве пропаганды определённых идей и взглядов автора, зачастую связанной с сиюминутными проблемами, актуальными на момент написания текста, привело к тому, что многие книги уже потеряли свою злободневность, превратившись в артефакты минувших лет» [5]. В самом деле, «странные романы» намеренно провокационны, но неверно было бы определять их с тематической точки зрения - как романы о «скифах», «имортистах», пророках сингулярности.
Прежде всего, «странные романы» удивительным образом сочетают в себе сенсационность и беллетризм, провокативность и доступность изложения. Принято считать, что «беллетристика» оперирует узнаваемыми художественными схемами, тогда как произведение «новаторское», «модернистское» меняет сам художественный язык, обновляет форму. Но помимо языка художественного существует язык идей, что разлиты в обществе или только зарождаются и должны быть высказаны. Плоха та идея, что не овладела массами.
Язык идей не может быть умозрительным. Любое «идейно значимое» произведение представляет собой компромисс между «высоким» и «низким». Чернышевский в романе «Что делать?» реформировал жанр «полицейского романа». Достоевский в «Преступлении и наказании» переосмыслил детективную фабулу с точки зрения религиозной морали. Однако любой жанр со временем «консервируется». И современные жанры не могут оставаться прежними, а должны представлять новую форму концентрации новых идей.
«Странные романы» - это, конечно, «романы идей», причём идей динамичных, меняющихся, работающих. Сам Никитин неизменно высоко оценивает масштабы воздействия своих книг: «После "Баймера" многие взрослые люди изменили свое отношение к компьютерным играм, после "Ярости" начали в большом количестве переходить в ислам <...>, после "Трансчеловека" многие, подобно главному герою, резко изменили свою жизнь и пошли по его стопам... Я даю идеи (я же когист), а внедряют в жизнь другие люди» [6]. Стоит добавить, что идея смерти бумажных книг, предсказанная в «Великом маге» (2002), стала очевидна для обывателей лишь теперь, через десять лет; о проблеме национальных меньшинств, поднимаемой в «Чародее...», как и о «китайской угрозе» («Земля наша велика и обильна»), европейские политики всерьёз задумываются только сегодня; Израиль, которому посвящена «Последняя крепость», действительно, становится всё более непредсказуемым государством в глобализирующемся мире.
В рамках «романа идей» возможны самые разные жанровые варианты: философский роман, утопия, социально-психологический роман. Сам Никитин начиная с «Трансчеловека» называет свои романы «когистикой», от cogito - мыслить, указывая на то, что их основа - не умозрение, а строго логический прогноз тенденций будущего. Определение «логическая фантастика» - не противоречие. Замятин называл так романы Герберта Уэллса, он говорил, что все мифы Уэллса логичны, как математические уравнения. Существует целый ряд альтернативных определений. Дмитрий Володихин предлагает термин «интеллектуальная фантастика» [1: 4-5], Ренате Лахманн указывает на понятие «паралогический тип фантастического текста», под которым понимается художественное обыгрывание разнообразных парадоксов, известных со времён элиатов и стоиков, и изобретение на их основе невозможных миров со своеобразными параметрами. Яркие примеры паралогической фантастики - Льюис Кэрролл, Хорхе Луис Борхес [2: 18-19, 306-338].
В последние годы в рамках серии созрел особый, трансгуманистский, цикл, начатый в 2006 году «Трансчеловеком». Этот роман построен как прогноз-timeline, прослеживающий историю цивилизации до 2119 года - вплоть до перехода человечества в сингулярность. Такая композиция (событие-год) выбрана намеренно: писатель последовательно показывает этапы приближения «нового дивного мира», тем самым помогая осознать сингулярность как реальную, хотя и непростую цель. В последующих романах цикла идея сингулярности рассмотрена с разных сторон: её восприятие в настоящем («Я - сингуляр»), её приближение в недалёком будущем («2024-й»), конкретные способы её достижения («Сингомэйкеры», «Рассветники»).
Трансгуманистский цикл отличают две важных особенности: во-первых, он построен на рациональной научной основе, а во-вторых, он утопичен. Никитин предупреждает об опасности нахлынувших на человечество изменений, но отказывается от привычного для современной фантастики (пост)апокалипсического сценария. Напротив, создаёт позитивный образ будущего: «Апокалипсис отменяется!» (2012) - так называется сборник рассказов «никитинской школы», посвящённых сингулярности.
Становится понятно, что «злободневные», политизированные книги типа «Имаго», «Имортиста» лишь подготавливали читателя к трансгуманистским романам, что описывают гораздо более глобальные изменения - самой биологической природы человека. Главная тема цикла - тема бессмертия - выводит не только за культурологические, но и за антропологические границы.
Парадокс «странных романов» в том, что выстраивая текст на границе между искусством и реальностью (точнее, между тем, что считается допустимым и недопустимым в искусстве), автор всегда акцентирует пересечение границы между ними. Там, где ещё не кончилась реальность, но уже началась условность, читателем ощущается странность наступающего времени. Позволяя себе некий максимум свободы в воображении, Никитин выстраивает сюжет из того, чему только предстоит произойти и на изображение чего в обществе пока наложены строгие табу. Поэтому будущее в романах Никитина не надёжнее настоящего, но интереснее.
Рецензенты:
Красовская С.И., д.фил.н., доцент, старший научный сотрудник лаборатории дидактики литературы Института содержания и методов обучения Российской академии образования, г.Москва.
Киреева Н.В., д.фил.н., профессор кафедры литературы Благовещенского государственного педагогического университета, г.Благовещенск.