В данной статье будет рассмотрен мотив воспоминания в мемуарной прозе о детстве (на примере произведения А.А. Фета «Ранние годы моей жизни»). Мотив воспоминания играет в мемуарной прозе важнейшую роль, что напрямую связано со спецификой данного литературного жанра, в основе которого лежит документальность. В понимании термина «мотив» мы опираемся на определение А.Н. Веселовского: «под мотивом я разумею формулу, отвечавшую на первых порах общественности на вопросы, которые природа всюду ставила человеку, либо закреплявшую особенно яркие, казавшиеся особенно важными или повторявшиеся впечатления действительности. Признак мотива - его образный одночленный схематизм...» [2]. Также необходимо вспомнить определение Б.В. Томашевского, который выделял мотивы свободные и связанные, а также статические и динамические: «Мотивы неисключаемые называются связанными; мотивы, которые можно устранять, не нарушая цельности причинно-временного хода событий, являются свободными... Мотивы, изменяющие ситуацию, являются динамическими мотивами, мотивы же, не меняющие ситуации, - статическими мотивами» [10]. Мотив воспоминания интересен с этих точек зрения тем, что он при относительной четкости и легкости вычленения многообразен по форме выражения и по воздействию на фабулу и сюжет. В особенности сильно это проявляется именно в тех разделах мемуарной прозы, где речь идет о детстве героя. По словам А.Н. Соколова, «Чаще всего в художественной структуре литературного произведения различают четыре основных элемента: 1) идейно-тематический строй, 2) образную систему, 3) композиционную связь и динамику структурных частей (иногда включают сюда и развитие сюжета), 4) законы речевых соотношений, сцеплений и выражений» [9]. Мотив воспоминания в мемуарной прозе оказывает на все указанные элементы значительное влияние.
В «Ранних годах...» А. Фета с самого начала просматривается воздействие мотива воспоминания на композицию. Это можно назвать «обманчивой хаотичностью»: композиция произведения имитирует процесс «вспоминания» событий давних лет, и эти события выстраиваются в том порядке, в каком они «приходят в голову» автору. В итоге читатель наблюдает постепенное развитие разума человека от почти ничего не сознающего «младенца» до взрослого рассказчика, поэта.
Произведение начинается с воспоминаний очень маленького ребенка, соответственно, в начале повествование отличается большой отрывочностью. Это не цельная текстовая ткань, а череда эпизодов, «всплывающих» в памяти героя. С точки зрения хронологии присутствуют большие временные лакуны, а также перемещение «вперед-назад» по временной линии в зависимости от ассоциаций с тем или иным событием.
В описании периода раннего детства героя можно четко выделить частный случай общего мотива воспоминаний, а именно, мотив «пятна», картинки, неожиданно всплывающей в памяти (по Томашевскому это мотив связанный и динамический, поскольку именно он определяет сюжет). Для «пятен» характерна «немотивированность»: по крайней мере, для взрослого рассказчика является непонятным, почему его детская память сохранила именно этот эпизод, а не какой-либо другой. «Ранние годы моей жизни» Фета начинаются именно таким «пятном»: описывается встреча мальчика, еще почти младенца, с его дядей Эрнстом Карловичем: «Как бы педагоги и физиологи ни отнеслись к словам моим, я буду настойчиво утверждать: первым впечатлением, сохранившимся в моей памяти, было, что кудрявый, темно-русый мужчина, в светло-синем халате на черном калмыцком меху, подбрасывает меня под потолок, и мне было более страшно, чем приятно. Самые черты лица этого человека твердо врезались мне в память, так что я узнал его двадцать лет спустя, хотя в течение всего этого времени не видал даже его портрета. ...Такое светлое пятно на непроницаемом мраке памяти моей в данное время почти невероятно, так как мне не могло быть более 1 1/2 года от роду» [11]. Данный эпизод можно определить как «первичное событие» - элемент, присущий жанру автобиографической прозы [5].
Мотив воспоминания в отрывке выражен со всей определенностью, что видно по подбору речевых средств. Это словесные ряды, относящиеся к памяти (само это слово повторяется на небольшом отрывке много раз): «светлое пятно», «непроницаемый мрак памяти», «врезались в память», «сохранившимся в моей памяти». Достоверности отрывку придает описание внешности дяди, также отрывочное, однако с неожиданными подробными деталями вроде «светло-синего халата на черном калмыцком меху». Из-за этого создается ощущение взгляда с точки зрения ребенка, которому хорошо видны отдельные мелкие детали, однако он часто не может охватить весь образ человека в целом.
При дальнейшем описании окружения героя мотив «пятна» продолжает встречаться с большой регулярностью. «Пятнами» выступают из памяти ребенка его родственники, в частности, браться и сестры (и снова повторяются слова «пятно», «мрак памяти», «помню»): «В этот период ребяческая память сохранила несколько совершенно ясных пятен (курсив наш - К.В.). Так я помню прелестную девочку, сестру Анюту, годом моложе меня, и худощавого, болезненного мальчика, брата Васю...» [11].
Критерии отбора воспоминаний также создает рассказчик-ребенок. Например, секретаря отца Фета, Бориса Антоновича Овсянникова, герой запоминает потому, что «...часто последний обращался ко мне, обещая сделать... беговые санки, и впоследствии я не мог видеть Бориса Антоновича без того, чтобы не спросить: "Скоро ли будут готовы санки?" ...Явно, что санки существовали только на словах» [11].
Здесь существующие «только на словах» санки, важные, однако, для ребенка, стали причиной того, что не слишком значимый человек удержался в его памяти, и, таким образом, весь эпизод был включен в произведение.
По мере взросления рассказчика мотив «пятна» отходит на второй план, изложение становится подробнее, без резких временных скачков, чаще появляются описания, преимущественно поданные с точки зрения рассказчика-взрослого. Рассказчик даже обозначает границу перехода к более стройному изложению: «Помню себя снова на Новоселках, и с тех пор воспоминания мои проясняются до непрерывности» [11].
Однако мотив воспоминаний продолжает играть свою роль в подборе материала. Описываемые события и эпизоды подаются не в том ракурсе, который привычен для взрослого человека. Например, такие глобальные события, как смерти близких, могут быть лишь упомянуты вскользь, в то время как бытовые переживания описаны очень подробно. Смерть брата Фета, например, не описывается вовсе, потому что не удерживается в его детской памяти: «Не помню обстоятельств смерти бедного брата Васи...» [11]. Смерть и умирание, пока речь идет о малом возрасте героя, везде тесно связывается в тексте с недопониманием и (или) недоумением. Даже само слово «похороны», очень смутное и непонятное для него, ребенок трактует, используя «народную этимологию»: «Помню, что около меня часто повторялась слова: "царские похороны", но помню, что долго, и впоследствии слово "похороны" связывалось в моем воображении с чем-то, начинающимся со звука «пох», вроде немецкого pochen - бухать» [11].
Оригинальны причины запоминания и других знаменательных событий - например, свадьбы, на которой побывал маленький Афанасий: «На свадебном обеде мать моя была одною из почетнейших гостей, но мне лично живо помнится этот обед потому, что в ряду тесно сдвинутых стульев пришлось сидеть между большими, и очень хотелось полакомиться прекрасно зарумяненными дупелями; но так как локтей поднять было невозможно, то у меня не хватило силы резать жаркое, и я напрасно щипал вилкой небольшие пряди мяса, которые удавалось оторвать» [11].
Здесь автор и сам обращает внимание читателя на необычный ракурс восприятия действительности маленьким героем. Через весь отрывок проходит мотив неудобства, дискомфорта. Это и «тесно сдвинутые стулья», на которых мальчику «пришлось сидеть между большими» (употребление слова «большие» вместо «взрослые» подчеркивает то, что в данный момент речь ведется с точки зрения рассказчика-ребенка), «напрасно щипал вилкой», «удавалось оторвать», «невозможно поднять локтей». Кроме этого присутствует мотив сожаления, глубину которого подчеркивает сильно эмоционально окрашенное описание пищи: «прекрасно зарумяненные дупеля», которыми мальчик хочет «полакомиться». Поскольку для маленьких детей вкусовые и тактильные ощущения являются крайне важными (ср. в воспоминаниях Аксакова «холодные густые сливки с черным хлебом» и описания прочих яств, которыми угощали детей) [2], то неудивительно, что воспоминания о свадьбе сохранились у рассказчика так надолго и именно в таком ракурсе.
Детское восприятие героя в большой степени определяет эмоциональность текста. К примеру, после эмоционально достаточно «холодных» воспоминаний о смертях родственников героя следует эпизод, который буквально пронизывает мотив страха, хотя описываются обыкновенные (с точки зрения взрослого, конечно) детские игрушки: «У Борисовых детей были игрушки, которых я ужасно боялся. Это было собрание самых безобразных и страшных масок, с горбатыми красными носами и оскаленными зубами. Страшнее всего для меня были черные эфиопы с бровями из заячьего пуху. Хотя я и видел с изнанки простую бумагу, но стоило кому-нибудь надеть эфиопа, и я убегал, подымая ужасный крик» [11].
Можно заметить, какое множество негативно окрашенных прилагательных присутствует в этом небольшом по объему отрывке: «безобразных», «страшных», «ужасный», «горбатыми красными (носами)», «оскаленными (зубами)». Четко выражен словесный ряд, обозначающий страх, панику: «я ужасно боялся», «убегал, поднимая ужасный крик»... То, что даже маленький ребенок понимал, что пугающие маски - всего лишь игрушки, не помешали ему сохранить этот, казалось бы, малозначительный эпизод, а, главное, наполняющую его атмосферу некоего иррационального ужаса, в памяти на долгие годы.
Еще одним важным «подвидом» мотива воспоминаний является так называемый «мотив зарождения творчества»: этот связанный динамический мотив обязательно присутствует в той или иной форме в воспоминаниях творческих людей, и в «Ранних годах...» также. Некоторые вставные эпизоды, факты, сам подбор материала постоянно напоминают читателю, что ему рассказывается о жизни не обычного человека, а будущего поэта. Рассказчиком всячески подчеркивается, что ребенок уже с ранних лет глубоко воспринимает искусство, поэтому при проявлении мотива зарождения творчества часто повышается эмоциональность изложения, появляется больше «возвышенных» выражений, таких слов, как «волнение», «восторг», «трепет» и т. д. Именно так эмоционально рассказчик в «Ранних годах...» описывает свои первые стихотворные переводы, которые делал, не умея еще толком писать: «...по ночам, проснувшись, я томился сладостною попыткой переводить немецкую басню на русский язык. Вот наконец после долгих усилий русские стихи заменяют немецкие... Когда мною окончательно овладевал восторг побежденных трудностей, я вскакивал с постели и босиком бежал к матери [11]...»
Мотив «восторга от творчества» проходит через весь фрагмент: эмоциональные и «высокого штиля» словосочетания, такие как «томился сладостною попыткой», «восторг побежденных трудностей» сочетаются с глаголами, обозначающими резкое быстрое действие - «вскакивал» и «бежал» (босиком), - что довершает картину восторга и нетерпения героя.
Следующей важной формой реализации общего мотива воспоминаний является воспоминание о семейных преданиях или «байках». Семейные «байки», которые можно отнести к свободным статическим мотивам, с одной стороны, придают большую достоверность и реалистичность повествованию, но с другой - способствуют определенной ретардации, ослаблению собственно повествовательной линии, иными словами, можно говорить о явлении лиризации повествования (подробно об этом явлении см. в дисс. Игониной Н. А., «Способы лиризации в малых жанрах русской классической прозы» [4]). В «Ранних годах...» это небольшие эпизоды, рассказывающие о случаях, произошедших с рассказчиком или его родными. Они стилистически отграничены от общего повествования, имеют завязку, кульминацию и развязку, а также некую небольшую интригу. Семейные предания излагаются не от имени какого-либо конкретного рассказчика, а как бы от лица всего рода, всей его семьи (некоторые из них вообще происходят до рождения героя). Часть «баек» имеет форму анекдотов, основанных на игре слов, а часть - небольших вставных новелл, например: «Однажды, лежа в кроватке в зимнюю, лунную ночь, я услыхал, как из гостиной тихо отворилась дверь в классную, и... тотчас же узнал голос буфетчика Павла Тимофеевича.
- Мартыныч! А Мартыныч! Ты спишь?
- А? Что такое, братец ты мой?
- Вставай, иди в людскую! Оказия, братец ты мой! Холеру поймали! ...У колодца поймали; пузырьки на ней нашли, что яд-то народу подливает.
Старая такая, худощавая, страсть поглядеть! Сидит, крестится и чудно как-то говорит: "Я восточная"» [11].
Весь приведенный эпизод имеет множество признаков лиризации. Это и «сказочный» зачин («однажды»), с эпитетами и выражениями, привносящими оттенок таинственности и жутковатости в описание («зимняя, лунная ночь», «тихо отворилась дверь»), и разговоры слуг, в которых преобладает обратный порядок слов, характерный для народных сказок: «у колодца поймали», «пузырьки на ней нашли» (вместо «поймали у колодца», «нашли на ней пузырьки»).
Мотив «баек» проявляется и в виде собственно преданий об удали и находчивости дедов и прадедов героя. Из-за стилистики изложения конкретные люди восходят до абстрактных, сказочных образов, воплощающих мудрость, смелость и т. д. В таких эпизодах «образ, запечатленный в одном слове или одной синтаксической единице... определяет всю композицию, выступая как его художественный синтез или обобщающий символ [3]». Стиль таких фрагментов отличается как бы нарочитой «затертостью», изложение имеет явственный оттенок сокращенного пересказа, и одновременно фрагмент напоминает сказку или былину: «Как однажды бросившийся на дедушку задержанный собаками волк сильно поранил ему правую руку, которою тем не менее он в глотку заколол волка кинжалом. Как однажды, когда дедушка, по привычке, лежа в зимней кибитке на пуховиках и под медвежьими одеялами раздетый, проснувшись, громко крикнул: "Малый!"... как лошади испугались этого внезапного крика, и вся тройка подхватила... К счастию, вожжи лежали на головашках, и дедушка, поднявшись в одной сорочке, остановил лошадей, успевших проскакать с четверть версты [11]». Налицо портретирование фольклорного стиля, прежде всего народной сказки [6]. На стилистическом уровне это выражается анафорами («как однажды»... «как однажды»), а на уровне композиционном - «сказочной» фабулой коротеньких рассказов о дедушке, имеющих сюжетные повороты и композиционные приемы, отсылающие к поэтике народных сказок. Здесь дважды реализовывается следующая сюжетная схема [8]: 1) Неожиданно наступившая опасность (вдруг бросающийся волк, вдруг понесшие лошади). 2) Избавление от опасности с помощью собственной удали (заколол волка кинжалом, остановил лошадей) и небольшой доли везения (оставшиеся «на головашках» вожжи, подходящее положение руки в пасти у волка, чтобы можно было заколоть его). Все это подчеркивается словесными рядами, такими как «везение» («к счастью», «тем не менее») и «удальство» («поднявшись в одной сорочке остановил», «в глотку заколол кинжалом»).
Пожалуйста, подождите
Частным случаем мотива семейных преданий (и, соответственно, воспоминаний) у Фета является еще один свободный статический мотив, который можно условно назвать «мотивом богатырей». Он реализуется в рассказах о людях, обладающих типичными сказочно-мифологическими свойствами, такими как, например, удивительная сила, сохраняющаяся до глубокой старости, необыкновенное здоровье и долголетие: «Не могу забыть 140-летнего старика Ипата, который, поддерживая левою рукою дрожащую правую, до капли выпивал поднесенный ему стакан. Бывало, сидит он... с густыми, зелеными, как свежая пенька, волосами, на солнышке... и плетет лапоть. Каждый раз, проходя мимо... я испытывал желание заговорить с ним, расспрашивая о Петре Великом, которого он называл "царем батюшкой Петром Алексеевичем", прибавляя: "В ту пору был я еще парень молодой". На вопрос мой: "Ипат, да сколько же тебе лет?" старик постоянно отвечал: "Родился коли - не знаю, крестился коли - не упомню, а умру коли - не ведаю" [11].
Следует обратить внимание на примечательное количество отсылок к сказке и мифу в стилистике отрывка. Старик живет фантастически долго (140 лет), но при этом не потерял здоровья (густые волосы) и обладает сказочной молодеческой удалью (стакан выпивает «до капли», как все «добрые молодцы» в сказках). То, что он жил еще во времена Петра Великого и называет его «царем-батюшкой», придает образу оттенок легендарности, которую лишь подчеркивает скромное времяпрепровождение: «сидит на солнышке и плетет лапоть» - здесь напрашивается аналогия с Ильей Муромцем, лежащем на печи долгие годы, прежде чем совершить свои подвиги. К тому же, и речи старика - это не обычные слова, а готовые афоризмы, «изречения», символы его мудрости. Конкретный старик превращается в сказочно-мифологический образ, в некую «схему», обобщение, носителя устоев: «этот мир образных обобщений... воспитывал и обязывал целые поколения на их пути к истории [2]».
Как отметила чешская писательница Мария Майерова, «автор обязан четко отделять свои, мелкие переживания, от художественных. И в то же время быть им верен... пережитое необходимо переплавить, сделать общечеловеческим, реальным и вновь достаточно отвлеченным» [11]. По большей части это относится к беллетристике, хотя частично, конечно, применимо и к мемуарной прозе, где обобщения (например, в виде мотива семейных преданий, о котором мы упоминали выше) также присутствуют. Однако отличие состоит в том, что «мелкие переживания» и «детали» (по сути, воспоминания) в мемуарной прозе являются не только материалом, но и основой композиции и сюжета, и с помощью этих деталей достигается так необходимая мемуарной прозе правдивость. То, в каком порядке рассказчик «вспоминает» события своей жизни, обусловливает и композицию произведения, и отбор материала, а также служит «гарантом» достоверности изложенного. Мотив воспоминания, проявляясь в разных своих формах, во многом определяет своеобразие стиля мемуарного произведения.
Рецензенты:
Завгородняя Г. Ю., д.фил.н., доцент кафедры русской классической литературы и славистики Литературного института имени А. М. Горького, г. Москва.
Васильев С. А., д.фил.н., профессор кафедры русской классической литературы и фольклора МГПУ, г. Москва.
Библиографическая ссылка
Выборнова К.А. МОТИВ ВОСПОМИНАНИЯ В МЕМУАРНОЙ ПРОЗЕ О ДЕТСТВЕ // Современные проблемы науки и образования. – 2013. – № 5. ;URL: https://science-education.ru/ru/article/view?id=10719 (дата обращения: 18.04.2024).