Введение. Имя, понятое как слово, наделенное сверхсмыслом, постоянно находится в поле внимания литературоведов. Наиболее последовательно теория имени разработана в рамках семиотической школы (Ю. М. Лотман, Б. А. Успенский, В. Н. Топоров и др.) и философской ономатодоксии (А. Ф. Лосев, Ф. И. Буслаев, П. А. Флоренский). Исследование онтологического потенциала художественной номинологии обусловлено поиском ответов на вопросы: «какова природа имени?», «что имя из себя представляет?». В данной статье предлагается методика анализа онтологии имени с учетом номинологических моделей, определяющих его эстетическое бытие.
Имя и личность находятся в поле бытийственной взаимосвязи. Отсюда принципиальность постановки вопроса о степени их тождества или различия. В то же время имя и именование характеризуют специфику взаимоотношений субъекта эстетической деятельности с воссоздаваемой реальностью. Первостепенным в изучении онтологии имени является выявление его связи как с субъектом, так и с художественным миром. Данная проблема получает несколько дополнительных акцентов интерпретации в процессе осмысления природы номинологии в следующих парадигмах: «я» и «мое имя»; «мое имя» «вне меня»; «я, явленное в имени» и «другой»; «я, явленное в имени» и «другой, явленный в имени»; «мое имя» и «бытие». Комплекс художественно-эстетических взаимоотношений, в которые включены личность, имя, бытие, может быть назван онтологическим горизонтом имени.
Актуализация имени собственного в художественном мире отдельного произведения, художественном мире писателя или в авторской мифологии зависит от особенности экспликации субъекта эстетической деятельности. Основными номинологическими моделями являются те, которые придают имени событийный статус. Во-первых, это наречение именем. Во-вторых, репрезентация героя в данном ему имени - имявоплощение. В-третьих, рефлексия над именем собственным, то есть имяосмысление. Данные модели литературной номинологии имеют богатую культурную историю [о культурных моделях см.: 3], соотносимую с мифолого-ритуальными, религиозными, социальными и др. традициями.
Имянаречение - начальный этап формирования личностного пространства с помощью имядателя [8]. Наделение литературного героя именем является фактом его индивидуализации и репрезентации в эстетическом событии. Мотив имянаречения в большинстве случаев соотносится с конкретными обычаями. Например, ситуация выбора имени по святцам присутствует в повести Н. В. Гоголя «Шинель». Рефлексия по поводу семейной традиции имянаречения возникает в «Похоронной песне Иакинфа Маглановича» из цикла «Песни западных славян» А. С. Пушкина:
Деду в честь он назван Яном;
Умный мальчик у меня;
Уж владеет атаганом
И стреляет из ружья»
[7: т. 3, кн.1, с. 348]
Однако не всегда данный мотив выражен явно. В некоторых случаях он восстанавливается с помощью контекста. Например, имя главного героя «Капитанской дочки» А. С. Пушкина - Петр Андреевич Гринев - в рецептивной парадигме соотносится с именем отца - Андрей Петрович, что устанавливает родовую преемственность имянаречения: называние внука в честь деда.
В ситуации наречения активная роль принадлежит имядателю. Он наделяет именем и тем самым формирует особого рода номинологический коридор для его носителя. По своей природе этот процесс ритуализирован, восходя к переходной обрядности и инициальной основе. Номинологический коридор определяет возможность самореализации героя в заданной именной парадигме (или в отступлении от нее) через актуализацию этимологического значения слова, мифолого-обрядовых архетипов, семейно-родовых традиций и т. д.
Нарушение субъектно-объектных взаимодействий в процессе номинологического волеизъявления порождает, в свою очередь, новые варианты имянаречения. В то время, когда не «другой», а «я» берет на себя функции имядателя, возникает стяжение номинологических полюсов. Примером может служить ситуация самоназывания, когда создается предсказуемый эстетический сценарий в заявленной именной парадигме. Вариантом реализации этой модели также является переименование. П. А. Флоренский описал разные типы ситуаций, связанных со сменой имени. Это переименование в браке, в побратимстве, при вступлении в должность, при монашеском постриге и т. д. [10, с. 523-528]. Каждый из новых номинологических акцентов формирует новые онтологические возможности взаимодействия личности с миром.
Имянаречение может быть вынесено за границы эстетического события, а может быть проявлено в художественном мире произведения. С данной номинологической моделью соотносятся мотивы самонаречения и переименования. Авторской стратегии обнаружения имени в литературном тексте противостоит мотив его сокрытия или утаения.
Если ситуация именования в большинстве случаев независима от самого человека, то имявоплощение определяет позицию личности, являясь фактом наполнения имени сущностным содержанием. Этот процесс очевиден в том случае, когда субъект эстетической деятельности равен своему имени. В художественном произведении есть свои особенности. Как отмечает П. А. Флоренский, «имена гибки и емки, способны вместить самые различные частные обстоятельства, в которых живет данная личность» [10, с. 229]. Подобная «номинологическая гибкость» нередко отражается как в отношении героя к себе (я-для-себя), так в отношении к герою окружающих (я-для-другого). Ономатологическая стратегия конкретного произведения включает в себя весь комплекс именований. В данном случае важен любой номинологический нюанс, проявленный в тексте: полное имя, уменьшительное, домашнее, именование по отчеству и др.
В качестве примера проанализируем введение главных героев в художественный мир «Евгения Онегина» А. С. Пушкина. Традиционно их имена соотносятся с волеизъявлением автора и включаются в культурный контекст пушкинской эпохи [5, с. 542-543, 602, 603]. Обратим внимание на то, как вводится имя в роман. Мотив имявоплощения актуализирован в названии текста - «Евгений Онегин» - и появляется в первой главе:
С героем моего романа
Без предисловий, сей же час
Позвольте познакомить вас:
Онегин, добрый мой приятель...
[7: т. 6, с. 5-6]
Несмотря на то, что Онегин представлен как «герой романа», то есть заведомо олитературенный образ, он априори явлен в имени, что подчеркивается имитацией этикетного представления читателю. Акт имянаречения «запаздывает» за имявоплощением, так как появляется только в конце первой главы в контексте рефлексии автора-нарратора:
Я думал уж о форме плана,
И как героя назову;
Покаместь моего романа
Я кончил первую главу...
[7: т. 6, с. 30]
Данный прием можно обозначить как номинологическую инверсию: имя сначала актуализируется, герой уже назван, воплощен в имени, а после этого появляется мотив имянаречения. Подобная ситуация повторяется в представлении Татьяны:
Ее сестра звалась Татьяна...
Впервые именем таким
Страницы нежные романа
Мы своевольно освятим...
[7: т. 6, с. 42]
В данном случае сначала фиксируется ситуация имявоплощения - «звалась Татьяна», а потом следует авторская рефлексия по отношению к имени героини и его введению в роман. Соприсутствие двух номинологических моделей (имявоплощения и имянаречения) подчеркивает сосуществование двух сфер: имитация «реальной» жизни, где герои «независимы» от автора, и создание литературной реальности, в которой все определено волей творца художественного произведения.
Имяосмысление - наиболее продуктивная модель онтологизации имени в литературном произведении. В ее основе находится рефлексия по отношению и к имени (его воплощению, сокрытию, искажению, утрате и т.д.), и к его носителю, и к мирозданию. Субъектом, рефлексирующим о природе имени и именования, может быть автор, сам носитель имени и «другой» (например, «другой» герой).
Наиболее репрезентативным родом литературы для имяосмысления является лирика. Универсальность лирического мироощущения обусловлена эстетической позицией «я» по отношению к миру: «лирика исключает все моменты пространственной выраженности и исчерпанности человека, не локализует и не ограничивает героя всего сплошь во внешнем мире, а, следовательно, не дает ясного ощущения конечности человека в мире» [1, с. 188]. Появление в поэтическом тексте конкретного имени скорее исключение, чем правило. В том случае, когда имя эксплицируется в лирике, оно актуализирует онтологическую природу слова через взаимосвязь личности и миропорядка. Данный процесс очевиден и в том случае, когда имя не называется, а становится предметом лирической рефлексии.
В. И. Тюпа, обосновывая отличие перформативного дискурса от нарративного, обращает внимание на мирообразующий принцип лирического текста: «Лирическое слово наследует онтологическую функцию ритуально-магического слова и выступает «мирообразующим» (Гиршман), а не свидетельствующим о мире, как слово нарративное» [9, с. 120]. В том случае, когда мирообразующим становится имя, как вербализованное, так и подразумеваемое, онтологические горизонты уплотняются до сферы пересечения мира и человека. Если онтологическое единство «я» и «мое имя» разрушается, возникает конфликт личности с мирозданием. Ситуация «мое имя» «вне меня» может соотноситься с деструктивным началом, что проявлено в лирике А. С. Пушкина и М. Ю. Лермонтова:
Что в имени тебе моем?
Оно умрет, как шум печальный
Волны, плеснувшей в берег дальный,
Как звук ночной в лесу глухом.
[7: т. 2, кн.1, с. 210]
Что имя? - звук пустой!
Дай бог, чтоб для тебя оно осталось тайной.
Но если как-нибудь, когда-нибудь, случайно
Узнаешь ты его, - ребяческие дни
Ты вспомни и его, дитя, не прокляни!
[4, с. 162]
Имяосмысление в приведенных фрагментах связано с рефлексией о возможности отрыва имени от личности. Отсюда мотивы смерти и опустошения. При этом рефлексия о «моем имени» одновременно существует в двух коммуникативных парадигмах. Лирический герой сам размышляет о природе именования и проецирует данную ситуацию в сферу «другого». Не случайно в финалах обоих стихотворений возникает установка на возможность гармонизации изначально деструктивной ситуации.
Номинологическая модель имявоплощения связана с мотивами, определяющими онтологические границы личностного бытия: славы и бесславия, памяти и забвения. В шутливом варианте это явление воплощено в финальном фрагменте стихотворения Козьмы Пруткова «Честолюбие»:
Дайте череп мне Сенеки;
Дайте мне Вергильев стих, -
Затряслись бы человеки
От глаголов уст моих!
Я бы, с мужеством Ликурга,
Озираяся кругом,
Стогны все Санктпетербурга
Потрясал своим стихом!
Для значения инова
Я исхитил бы из тьмы
Имя славное Пруткова,
Имя громкое Козьмы!
[выделено в оригинале: 6, с. 30]
Пародийная личность Пруткова воссоздана с ориентацией героя на имена великих людей и желания «громкой славы». Однако мозаичный набор устремлений преобразует ситуацию имявоплощения в претензию на то, чтобы быть великим поэтом.
Онтология имени в эстетической реальности формируется на основе номинологических моделей имянаречения, имявоплощения, имяосмысления. В каждой из этих моделей задействованы разные субъекты творческого процесса. В акте имянаречения активная роль принадлежит имядателю, то есть «другому». Имявоплощение связано с самосознанием «я» в собственном имени, актуализацией в нем личностного бытия. Третья модель - имяосмысление - представляет собой эстетическую рефлексию над природой слова, наиболее близко соприкасающегося с личностью или отождествляемого с нею. Имяосмысление не просто обусловливает взгляд на себя со стороны, но и предполагает относительно автономное бытие имени.
Номинология потенциально соотносится с рефлексией по поводу прошлого (исторического, генеалогического, религиозного) и представлениями о будущем. Через утрату, забвение имени стирается память о личности. В то же время память способна продлить бытие человека. Данные аспекты номинологии определяют онтологию имени в художественных практиках.
Рецензенты:
Головчинер В. Е., д.фил.н., профессор кафедры литературы ФГБОУ ВПО «Томский государственный университет», г. Томск.
Фуксон Л. Ю., д.фил.н., профессор кафедры теории литературы и зарубежных литератур ФГБОУ ВПО «Кемеровский государственный университет», г. Кемерово.
Библиографическая ссылка
Афанасьева Э.М. НОМИНОЛОГИЧЕСКИЕ МОДЕЛИ В ХУДОЖЕСТВЕННЫХ ПРАКТИКАХ: К ПРОБЛЕМЕ ОНТОЛОГИИ ИМЕНИ // Современные проблемы науки и образования. – 2013. – № 5. ;URL: https://science-education.ru/ru/article/view?id=10419 (дата обращения: 18.04.2024).