Целью данного исследования является анализ существующих точек зрения на позиции «давать-брать» с точки зрения вещизма и антивещизма.
Среди крупных мыслителей, писавших об указанном отношении, можно назвать В. Зомбарта с его работой «Буржуа» и Э. Фромма, рассматривающего данную проблему в труде «Иметь или быть», «Философию хозяйства» С. Н. Булгакова. Этот вопрос прочитывается и у многих других авторов, а также присутствует в обыденных суждениях. Среди религиозных направлений, пожалуй, нельзя найти таких, которые бы не поднимали этого вопроса, решая его, в большинстве своем, в пользу «отдавать».
Взаимоотношения с вещью могут быть рассмотрены в рамках концепции «давать и брать», известной испокон веков. Многие религиозные мыслители сходятся на том, что человек не может забрать с собой из земного существования те вещи, которые сопутствовали ему при жизни, однако, обычаи хоронить человека вместе с принадлежавшими ему вещами широко распространены по всему миру. Идеи о том, насколько благородно отдавать так же популярны, как и идеи о положительной роли богатства в человеческой жизни. Так, например, в протестантизме получение всяческих благ подтверждает правильность религиозного пути, высшее одобрение Создателем. Э. Фроммом потребность иметь вещи обосновывается как естественное и нормальное состояние, имеющее в своем основании биологическое желание жить. А, к примеру, учение буддизма направлено на избавление от кармы, а вместе с тем и от всяческих пут этого мира, на развитие способности отказаться не только от своих вещей, но и отдаться свободному течению происходящего, без эмоционального сопротивления. Согласно христианскому учению отдавать ближнему даже последнее почетно, в то время как наживание богатств осложняет приближение к «царству небесному».
В основе данного разделения лежат различные представления: о свободе и несвободе личности от вещи, о существовании определенных типов личности, о способах существования человека, о противоречии между фундаментальными потребностями человеческой природы и способом их удовлетворения [7, с. 12], в нашем случае, о вещизме и антивещизме. Вещизм мы понимаем как явление культурное, отражающее качество человеческой природы, выражающееся не только в безмерном накоплении и потреблении вещей, но и, скорее, в желании иметь их, стремлении к ним, в отсутствии потребности в самоограничении, а также в позиции «брать», «иметь». Антивещизм, проявляющий себя как критика вещизма, снижающая роль вещи в культуре, соотносится, в данном случае, с желанием или убежденностью в необходимости отдавать. Изучение вопросов вещизма и антивещизма не ограничивается исследованием только области модусов «давать» и «брать», поскольку эти феномены имеют множество культурных воплощений. Однако освещение небольшого фрагмента этой проблемы представляет собой научный интерес.
С потребностью в накопительстве связаны представления о жадности. М. Монтень как-то сказал: «…наши глаза алчут большего, чем может вместить наш желудок» [4, с. 224], подчеркнув, что человеку присуще ставить на первое место не реальные потребности, а все более и более возрастающие желания. «Правильнее было бы внушить людям презрение к золоту и шелкам, как вещам суетным и бесполезным» [4, с. 289], говорится в главе его книги «Опытов» «О законах против роскоши». Невозможность удовлетворения этой жадной страсти приводит к разложению морального облика индивида, что регулярно подчеркивается в разного рода религиозных трактатах, морализаторских настроениях, проявляющихся в равной мере прямо и косвенно в самых разных источниках. С этими представлениями теснейшим образом связаны такие оценочные суждения, как: скряжничество, нажива, скупость, мещанство, вещизм, накопительство, продажность и т.д., все они, как известно, отнюдь не носят поощрительного и одобрительного характера.
Чрезмерная экономия и скромность ради накопления всевозможных средств характерна для мещанства, широко распространенного в европейской культуре 17 века, как убедительно показывает автор «Буржуа». Мелочность и скрупулезность по отношению к хозяйствованию являются также темой высмеивания в таких блестящих произведениях русской литературы, как чеховские рассказы, работы Н. В. Гоголя, М. Горького и других писателей. Темы мещанства, жадности, вещизма популярны в мировой литературе как художественного, так и научного характера.
Человек, способный отдавать, воспринимается как свободный, в то время как бесконечно берущий – как раб своих вещей и своей же страсти к ним. Вещь заставляет человека заботиться о себе, создавать вещи для хранения вещей, вещи для обслуживания вещей и прочее, а значит, тратить свое время и творческую энергию на эти процессы. Кроме того, вещь способна привязывать к себе: покупая что-то дорогое, человек не захочет расстаться с этим, так же он желает демонстрировать этот предмет, постепенно отождествляя себя с ним, и хочет, чтобы окружающие также соотносили его с указанной вещью. Согласно представлениям Ж. Бодрийяра, одна вещь провоцирует человека создавать целый ряд их, формировать определенное «вещное окружение», тщательно подобранное и соответствующее в деталях. Желание иметь какой-то один предмет рождает стремление к составлению гармонического ряда таких же предметов, вещей в «одном стиле», т.к. разрозненность предметного окружения, так называемой «вещесферы» индивида еще не способна порождать тот «текст», к которому он стремится.
У В. Зомбарта разделение на «дающих» и «берущих» коррелирует с представлениями о наличии двух начал в человеческой природе: эротического и хозяйствующего. Также он называет их сеньориальным и мещанскими. «Они различно оценивают мир и жизнь: у тех верховные ситуации, субъективные, личные, у этих – объективные, вещные; те от природы – люди наслаждения жизнью, эти – прирожденные люди долга; те – единичные личности, эти – стадные люди; те – люди личности, эти – люди вещей; те – эстетики, эти – этики…» [3, с. 155)], а также «художники (по наклонности, не по профессии) – одни, чиновники – другие» [3, с. 156]. Главным принципом, который разграничивает определение мещанской и эротической натуры, у него становится представление о том, что для второй главнейшей ценностью, определяющей ее существование, является ценность любви [3, с. 157]. Автор заключает: «В центре всех жизненных ценностей стоит либо хозяйственный интерес (в самом широком смысле), либо любовный интерес. Живут, либо чтобы хозяйствовать, либо чтобы любить. Хозяйствовать – значит сберегать, любить – значит расточать» [3, с. 157].
По мнению Э. Фромма, люди, живущие по принципу обладания, прячут свое лицо под маской постоянной лжи, вольной или невольной; тратят свою энергию на подавление истины. «Природа обладания вытекает из природы частной собственности. При таком способе существования самое важное – это приобретение собственности и мое неограниченное право сохранять все, что я приобрел. В буддизме этот способ поведения описан как «ненасытность», а иудаизм и христианство называют его «алчностью»; он превращает всех и вся в нечто безжизненное, подчиняющееся чужой власти» [7, с. 103]. Э. Фромм также отмечает зависимость между эротизмом и хозяйственностью, но у него это предположение содержится в иной форме: «Во многих так называемых примитивных обществах не существует вообще никаких табу на секс. Поскольку в этих обществах нет эксплуатации и отношений господства, им нет нужды подавлять волю индивида» [7, с. 105]. Здесь приводится мысль о том, что человеком, ограниченным в сексуальном плане проще управлять, манипулировать, поскольку его желания перестают быть свободными. Так, свобода также соотносится с эротизмом, а отношения господства требуют других, ограничительных санкций, где ожидаемым результатом должна стать программируемая в хозяйственном отношении деятельность индивида.
Однако здесь требуется поправка: любые сферы человеческого существования могут регулироваться принципом «брать», поскольку, как замечает автор «…алчность – это естественный результат ориентации на обладание. Это может быть алчность скряги или барышника, алчность ловеласа или любительницы наслаждений» [7, с. 138].
С.Н. Булгаков в «Философии хозяйства» размышляет о потреблении мира как необходимости, вызванной самой жизнью: мы вынуждены брать у мира средства для собственного существования – воздух, пищу, одежду и все предметы, использование которых служит человечеству. «Под питанием в широком смысле можно разуметь самый общий обмен веществ между живым организмом и окружающей его средой, так что сюда относится не только собственно еда, но и дыхание, воздействие атмосферы, света, электричества, химизма и других сил природы на наш организм, насколько в результате его получается жизнетворный обмен веществ. В своей совокупности это потребление мира, бытийственное общение с ним, коммунизм бытия, обосновывает все наши жизненные процессы. Сама жизнь в этом смысле есть способность потреблять мир» [1, с. 70]. Поедание мира становится своеобразным причастием плоти мира, единственной возможностью стать его частью. Процесс этого потребления рассматривается как нормальный, естественный и необходимый.
В. Я. Пропп также упоминает оппозицию «давать – брать». В его работе «Морфология волшебной сказки» представлены несколько типов персонажей сказок, где для нас особый интерес представляют «герой-искатель» и «герой-даритель (или снабдитель)». Сказка рассматривается в виде определенного алгоритма, с вероятными вариантами, где отношения между дарителем и искателем осуществляются через передачу волшебного предмета от первого ко второму. Наличие этих двух видов героев в его типологии говорит о существовании определенных архетипов в культуре.
М. Вебер раскрывает интереснейшие воззрения, рассматривающие категории «давать» и «брать» в рамках протестантизма. Центральным догматом всех протестантских исповеданий он считает не пренебрежение мирской нравственностью с высот монашеской аскезы, а «исключительно выполнение мирских обязанностей так, как они определяются для каждого человека его местом в жизни; тем самым эти обязанности становятся для человека его «призванием» [2, с. 44]. Также он заявляет, что монашеский образ жизни, с точки зрения Лютера, - это «порождение эгоизма и холодного равнодушия, пренебрегающего мирскими обязанностями человека» [2, с. 45], т.к. верующий должен принимать дары Бога, не для собственных утех, а для того, чтобы «иметь возможность употребить их на благо Ему, когда Он того пожелает», а значит, «для Бога следует вам трудиться и богатеть». «В качестве же следствия выполнения профессионального долга богатство морально не только оправдано, но даже предписано. Желание быть бедным было бы равносильно, как часто указывается, желанию быть больным и достойно осуждения» [2, с. 116]. Так, профессиональная деятельность, или труд, как средство борьбы с пороками лени и успокоенности, должна быть успешно реализована, и «побочным» результатом этого может стать материальный излишек. Он рассматривается как положительный, а значит, «брать» в этом понимании должно, это лишь следствие и признак профессионального благополучия. Принцип «давать» также не отвергается здесь, поскольку он становится настоящим смыслом трудовой деятельности. Создание материальных средств в процессе труда имеет своей целью возвращение их нуждающимся, поскольку богатство должно служить практическим целям, а не личному наслаждению. Однако, замечает автор, «главным парадоксом всякой рациональной аскезы, было то, что она сама создавала богатство, ею же отрицаемое, что служило препоной монахам всех времен. Храмы и монастыри повсюду становились средоточием рационального хозяйства, в то время как монах долен был существовать на то, что предоставляла ему природа и добровольно жертвовали люди: ягоды, коренья и подаяние» [2, с. 247-248].
В советское время расставание с вещами происходило очень сложно, поскольку, как известно, вещь, видоизменяясь и старея, не покидала человека, а меняла свои функции, скажем, превращаясь из одежды в тряпки и другие рукотворные изделия. Для тех времен был характерен обмен вещами, т.е. их вроде бы отдавали, но фактически вещи не покидали одного круга: семейного, дружеского, соседского. Они не выбрасывались «до последнего», не уничтожались, а переходили из рук в руки. Так, вещи постепенно превращались в мусор, которым захламлялись антресоли, взывая ощущение духоты и тесноты. Избавление от вещей носит и в самом деле очищающий, освобождающий характер – ненужные, они перестают лежать «мертвым грузом», нередко забытые, загромождающие жизненное пространство и провоцирующие такие анекдоты, как «шкаф завален, а надеть нечего». Необходимость постоянного присмотра за вещами также сковывает, возможность их утраты удручает и заставляет принимать дополнительные меры предосторожности. Со временем привычка обладать вещами заставляет многих испытывать дискомфорт при расставании с ними. Такой вынужденный вещизм той действительности был обусловлен политико-экономическими причинами.
Классическим проявлением модусов «давать» и «брать» в культуре разных народов являются просьба и дар, или молитва и жертва. Молитва, обращенная к высшим силам, всегда имеет своей целью прошение определенных благ: богатства, здоровья, милости. Жертва – это в основе своей попытка «задобрить» богов с целью, опять-таки, получения каких-либо выгод или минимизации возможных лишений. Первобытный человек осознает, что для того, чтобы что-то получить, ему нужно от чего-то отказаться; все в его представлении имеет свою цену. Уже тогда возникает идея, что богов, высшие силы можно, условно говоря, «подкупить», пусть и огромной ценой. Сначала степень «угодности жертвы измеряется тяжестью потери» [6, с. 478], затем возникает идея «сократить издержки на жертвы и без ущерба для их действенности»: человеческое жертвоприношение заменяется вещественным, возникает даже попытка «обмануть» богов – выменять что-то ценное на бесполезное. Так происходит в мифе о Прометее, где он перехитрил самого Зевса, подсунув ему кости и внутренности вместо мяса. «Обычай заменять дорогие приношения имитациями, не имеющими никакой цены, превратился в Китае в изготовление различных эмблем» [6, с. 248], предназначенных, правда, не богам, но почитаемым предкам. «Испанские доллары из картона, покрытого фольгой, листы фольги, изображающие серебряную монету, а если они окрашены в желтый цвет - то золотую, продаются такими массами, что эта подделка становится делом весьма серьезным» [6, с. 248]. Так, и молитва, и жертва, отражают желание иметь, «брать», даже если внешне это выражено уступкой, даром.
Из сказанного выше можно сделать вывод, что оппозиции «давать» и «брать» зачастую обусловлены общекультурным ценностями, хотя нельзя недооценивать также религиозный фон или политику страны. Религиозная или политическая идеология, как правило, широко проповедуется в массах, ориентируя ее на добровольные пожертвования другим, нуждающимся, равно как и на трудолюбие и накопительство. Также идеи вещизма и антивещизма проповедуются в широких массах. Трудно сказать, что какая-то их этих двух концепций, согласно историческим фактам, принесла неимущим больше пользы, однако, каждый раз со сменой исторической парадигмы эти идеи вновь выходят на историческую арену, позиционируясь в качестве благородных и необходимых для достойной жизни.
Преследуется ли негативными высказываниями факт наличия богатства у того или иного индивида? Исторически эта традиция меняется, чередуя представления о неприемлемости вещных излишков с допущениями его в случае соблюдения таких норм, как благоразумность в его приобретении и непривязанность к нему. Бесконечное мотовство также не получает одобрения. Способность отдать «последнюю рубаху» нуждающемуся в христианском мире, несомненно, приветствуется, однако, возможность спустить состояние ради своих собственных нужд, таких как роскошные приемы и карточные игры, имела место, но никогда не представлялась разумной и достойной похвалы. Главными критериями в определении границ того и другого служат представления о мере и о том векторе, который регулирует нормальные пределы приобретательства и расточительности.
Что дает самому человеку установка на принцип «давать»? Принято считать, что свободу, независимость. Однако это возможно лишь тогда, когда этот процесс является добровольным. Роскошь такого выражения антивещизма в пессимистическом варианте уже содержит в себе декадансные настроения. Отсутствие возможности пользоваться принципом «брать» при необходимости постоянно «давать» вызывает сопротивление и бунт. Неумение пользоваться принципом «брать» рождает состояние угнетенности и подавленности. Отказ от владения вещами в итоге может привести к деградации и вырождению. Бесконечная ориентация на «давать» может быть не менее губительной для личности, чем другая крайность, получавшая гораздо больше критических комментариев в самых различных эпохах и культурах. Негативные оценки вещизма не должны оказывать влияние на личность в той степени, которая способна сформировать уже фанатичный антивещизм.
В заключение приведем притчу «Кулак Мокусэна» учителя дзен-буддизма, раскрывающую идею необходимости гармоничного сочетания двух представленных концепций.
«Мокусэн жил в храме в провинции Томи. Как-то один из его последователей пожаловался ему на скупость своей жены. Мокусэн пришел к ней и выставил перед ее лицом крепко сжатый кулак. «Что это значит?» - спросила изумленная женщина. «Если бы моя рука была такой всегда, как бы это называлось?» – спросил он. «Увечьем», – ответила женщина. Тогда он распрямил ладонь перед ее лицом и спросил: «А если б она всегда была вот такой, что бы это было?» «Другое увечье», – ответила женщина. «Если ты это понимаешь, – заключил Мокусэн, – ты хорошая жена». И ушел. После этого жена стала помогать мужу не только накапливать, но и тратить» [5, с. 32].
Рецензенты:
Нефедова Людмила Константиновна, доктор философских наук, доцент, профессор кафедры философии ФГБОУ ВПО ОмГПУ, г. Омск.
Горнова Галина Владимировна, доктор философских наук, доцент кафедры философии ФГБОУ ВПО ОмГПУ, г. Омск.