Наряду с ведущими странами мусульманского Востока (Турцией, Египтом, Индией, Персией) модернизация в XIX веке охватила мусульман Российской империи, где процессы обновления наряду с общими тенденциями имели свои специфичные черты. Вместе с прогрессом научного мировоззрения и светского образования, привнесением в жизнь мусульман новых технологий, а также элементов европейской культуры весьма актуальными в данный период стали проблемы эмансипации. В научной востоковедческой литературе и публицистике развернулась активная полемика по этому вопросу.
Целью статьи является анализ подходов и оценок, проявившихся в мусульманской модернистской литературе (конца XIX - начала XX вв.) в отношении проблем исламской эмансипации. Наряду с трудами отечественных мусульманских модернистов (М.Ф. Ахундова, А. Агаева, З. Камали, Р. Фахретдина, С.-Г. Султанова и др.) в данной работе будут рассмотрены мнения их оппонентов (по научной дискуссии) - представителей официального востоковедения (Катанов Н.Ф., Остроумов Н.П., Коблов Я.Д. и др.).
Методологической основой исследования является цивилизационный подход, важнейшие положения которого были разработаны в философско-исторических трудах Данилевского Н.Я., Шпенглера О., Тойнби А. и др. Они определили общую концепцию данного исследования, а также комплекс теоретико-методологических посылок и представлений о путях развития российского мусульманского сообщества. Цивилизационный подход позволил автору рассматривать мусульман России как часть общеисламской цивилизации, а трансформацию их жизненного уклада - в контексте общих процессов модернизации мусульманского мира. Очевидно, что методология исследования, связанная с целью статьи, потребовала обращения (наряду с цивилизационным) к системно-комплексному подходу, его основным элементам: структурно-функциональному, диалектическому, типологическому, герменевтическому, феноменологическому, сравнительно-историческому и другим методам. Вместе с тем были применены общенаучные методы, а также специальные - диахронный (метод периодизации), проблемный, хронологически-проблемный, метод синхронного анализа. Особое значение в свете специфики использованных источников (трудов мусульманских модернистов) имел метод контент-анализа. Междисциплинарный характер данного исследования предопределил обращение к методам религиоведческих, культурологических, источниковедческих и других гуманитарных наук.
Данные методологические подходы позволяют определить характер и специфику мусульманской модернистской литературы, степень её адекватности в отражении процессов эмансипации, произошедших в конце XIX - начале XX веков, в период надлома традиционализма и обновления жизненных устоев мусульманского сообщества.
Несмотря на признание проникновения в быт и культуру российских мусульман элементов европейской жизни, представители официального востоковедения считали, что ростки эмансипации в мусульманской среде имели исключительный характер. Об этом свидетельствует цикл статей Катанова Н.Ф. «Взгляд мусульманских народов на женщину» (1900). Эти публикации о нравах арабов, турок, персов, казанских татар не содержат и намека на какое-либо изменение положения мусульманских женщин [12]. В статье «Положение женщины мусульманки» (1906) Коблов Я.Д. констатирует: «рабыней она родится, рабыней она останется до конца жизни» [13, с. 181]. Шкапский О.А. также отмечает «рабское положение, в котором находится киргизская (казахская - А.Г., А.С.) женщина» [18, с. 6] и т.д. Подобный критичный подход во многом связан не столько с европоцентричной позицией в данном вопросе, но с официальной имперской политикой христианизации и русификации, которая усилилась во второй половине XIX века. В своём обличении ислама они не находили практически ни одной позитивной черты в мусульманской религии и культуре; «всё что не делается дурного в мусульманском обществе..., принадлежит исламу» [6, с. 84].
Вместе с тем для подобного вывода академических учёных в отношении эмансипации были определённые предпосылки. Со временем практически все сферы жизни отечественных мусульман подпали под действие общероссийских законов. Исключение составила область семейно-брачных отношений, где допускалось применение норм шариата. На окраинах же империи в практической жизни многие вопросы, не выходящие за пределы мусульманской общины, по прежнему решались по шариату или адату (обычному праву). Сохранение норм шариата в семейно-брачных отношениях побудило Министерство духовных дел и народного просвещения к их изучению, чтобы учитывать в практической жизни. В результате в регионы с мусульманским населением направлялись соответствующие запросы. Так, в 1824 г. астраханскому губернатору были направлены Голицыным А.Н. «правила о магометанских супружеских делах», дабы «сообразить оная с местными обычаями, живущих здесь Татар и, отобрав от них по сему предмету сведения, донести об оказавшихся его сиятельству» [8, л. 1-2, 6]. По этому запросу было открыто собрание из представителей высшего мусульманского духовенства (казиев и ахунов), а также «почётных от каждого общества стариков» для получения отзывов «по соображениям сих предметов». После четырёхмесячного обсуждения были приняты поправки в виде дополнительных 15 статей [8, л. 19]. Впоследствии мусульманское право было достаточно полно изложено в трудах государственного деятеля, исламоведа барона Торнау Н.Е.
Сфера семейно-брачных отношений, во многом определяющая общественное положение женщины, действительно отставала от общих процессов модернизации, несмотря на определённые подвижки в этой области. Даже мусульманские модернисты были вынуждены признать, что мусульманская женщина обречена «на самое тяжёлое беспросветное рабство» [3, с. 72] (А. Агаев «Женщина по исламу и в исламе», 1901). «В мусульманской умме, - по мнению З. Камали («Философия ислама», 1909-1911), - женщина находится в бедственном и несчастном положении, практически на уровне домашней скотины» [11, с. 212]. Однако при близких формулировках данные оценки сложившейся ситуации (в области общественных прав мусульманской женщины и нарождающихся тенденций исламской эмансипации) принципиально отличались по своему внутреннему смыслу и посылу.
Отметая огульные обвинения мусульманской культуры, С.-Г. Султанов отмечает изначальное стремление ислама к социальной гармонии [15, с. 37]. Осуждая затворничество женщин-мусульманок, он подчёркивает, что «полигамия теперь представляется скорее исключением, чем общим правилом, в наиболее цивилизованных мусульманских странах, например в Европейской Турции, Египте, Алжире и среди интеллигентных мусульман у нас в России» [16, с. 128, 129]. Затворничество мусульманских женщин, по мнению А. Агаева, совершенно неправомерно приписывают Мухаммеду. «Магомет наделил их (мусульманок - А.Г., А.С.) такими широкими правами, о которых даже некоторые современные законодательства, как, напр., французское, не решаются мечтать» [3, с. 82]. Индийский реформатор Амир Али даже выразил уверенность (ибо это - «мнение, разделяемое большинством мусульман»), что полигамия должна прекратиться в современном мусульманском обществе, поскольку многожёнство противоположно духу ислама [9, с. 381, 421].
При этом мусульманские публицисты, как правило, подчёркивали достоинства мусульманского брака, являвшегося, прежде всего, гражданским актом, обеспечивающим женщинам большие социальные гарантии, чем представительницам других конфессий. «Будущее нации, - подчёркивал Р. Фахретдин, - связано с крепостью семьи, которая, в свою очередь, зависит от уважительного отношения друг к другу со стороны мужа и жены». Однако «если нет единства и любви, то создание семьи невозможно, и необходим разрыв бракосочетания». Очевидно, право на развод защищает положение женщины. «Хотя Бог разводы не любит, но ещё больше осуждает он то, когда мужчина живёт и мучает жену, которую не любит и не считает своим жизненным спутником» [17, с. 99]. По мнению Ф. Карими, «ислам даёт женщинам больше прав, чем предоставлено их христианским сёстрам»; «превалирующее мнение о полной изоляции мусульманок также ошибочно». Хотя он признаёт, что реальное обращение мусульман с жёнами пока находится «в противоречии с духом ислама» [7, с. 24-25]. «Причиной этих проблем, - пишет З. Камали, - является невежество нашего народа, его неумение пользоваться законами, которые имеются в шариате» [11, с. 212].
Принципиальным поборником женского равноправия выступал М.Ф. Ахундов, не ограничивавшийся в разрешении «женского вопроса» сферой семейно-брачных отношений. Ориентируясь на европейские стандарты, азербайджанский просветитель ратовал за уравнение женщин «во всех правах человечества с мужчинами». «Говорят даже, - писал он, - что в иных странах Европы допускаются они к государственным должностям, не говоря ещё о том, что они в иных государствах занимают и престол, если по рождению имеют на то право». Во всяком случае шариат «в процессах судебных... должен применять главную основу конституции, заключающую в себе равенство в правах» мужчин и женщин. Таким образом, «исламизм нуждается в реформации... устанавливающей свободу и равноправность обоего пола в человечестве, умеряющей восточный деспотизм мудрыми политическими учреждениями и предписывающей поголовную и обязательную грамотность всех мусульман и мусульманок» [4, с. 137, 155, 192]. В письме к Г. Зардаби (1877) Ахундов утверждал, что «польза науки реальна лишь тогда, когда... науку будут изучать люди обоего пола - и женщины и мужчины» [4, с. 284]. О том же писал казахский просветитель Абай: «надо создать школы, надо, чтобы население дало средства на эти школы, надо, чтобы учились все, даже девушки» [1, с. 265]. С подобным благим лозунгом - ввести образование женщин, соглашался и Абд ар-Рахман, эмир афганский [2, с. 262].
Выводы мусульманских модернистов о начавшемся процессе эмансипации и обновления мусульманского сообщества в целом вызвали откровенно негативную реакцию представителей официального востоковедения (Березин В.Д., Шкапский О.А., Катанов Н.Ф., Остроумов Н.П., Коблов Я.Д. и др.), решительно отрицавших какие-либо позитивные изменения в жизни мусульманской женщины. С критикой модернистов, защищавших правовые достоинства мусульманского брака, выступил Коблов Я.Д. Однако при этом он не мог не признать, что «среди здешних (казанских - А.Г., А.С.) мусульман замечается сравнительно меньше пристрастия к многожёнству, чем на востоке, а в последнее время, можно сказать, полигамия совсем выводится из употребления и брачная жизнь принимает более нормальные формы» [13, с. 183]. Остроумова Н.П. также новейшая мусульманская литература ни в чём не убедила. Он остался верен себе: в 1903 г. выпустил в ответ модернистам новую книгу «Коран и прогресс. По поводу умственного пробуждения современных российских мусульман», направленную на разоблачение мусульманского модернизма. Целью их изысканий было показать изначально ложный характер мусульманского учения, а соответственно - невозможность развития российских мусульманских народов на основе присущего им цивилизационного фундамента. Произошедшие же позитивные изменения они целиком объясняли исключительно благотворным влиянием европейской колониальной политики, ведущей к социокультурной ассимиляции.
Впрочем, «исламоборческий» подход никогда не носил всеобъемлющего характера и не был характерен для демократической печати. Многие российские учёные и публицисты выступали с активной поддержкой мусульманского модернизма. Так, против насаждения ксенофобии и религиозной нетерпимости выступил известный религиозный философ Соловьев В.С. Он был одним из близких друзей ахуна А. Баязитова. Биографический очерк Соловьёва «Магомет, его жизнь и религиозное учение» (1896) во многом был написан при участии и под влиянием Баязитова, уже имевшего опыт описания жизни пророка (1881). По выходу книги Соловьёва Баязитов опубликовал в «Неделе» рецензию - «Что проповедует ислам» (1896). Татарский модернист отмечал, что в отличие от завзятых «порицателей ислама», которые «не утруждали себя вникнуть в истинный смысл цельного учения, ограничиваясь лишь отдельно взятыми отрывочными фразами», Соловьёв рассматривает деятельность пророка и его учения в историческом контексте становления и развития новой религии. Это, в частности, относится к расхожим обвинениям ислама в фанатизме, культивировании многожёнства и т.д. [5].
Выход книги Баязитова «Отношение ислама к науке и к иноверцам» (1887) нашёл, в своё время, весьма положительный отзыв в «Московских ведомостях» [19]. Автор рецензии, квалифицированно разбирающийся в проблемах исламоведения, хорошо знающий арабский и русский языки, опровергает предвзятые мнения об исламе. Он отмечает высокое общественно-политическое положение женщин в мусульманском мире, веротерпимость ислама и т.д. В своих работах известный востоковед Наливкин В.П. также выступил против огульного отрицания уклада жизни мусульман. Например, скрупулёзное изучение женского вопроса («Очерк быта женщины оседлого туземного населения Ферганы», 1886) привёл его к неожиданному для европейских учёных выводу. «В некоторых, по крайней мере, отношениях, положение мусульманской женщины лучше, а круг её личных прав неизмеримо шире, чем у женщин европейских народов» [14, с. 138]. Очевидно, что демократически настроенные авторы России, с уважением относившиеся к культурной самобытности мусульманских народов, допускали модернизацию (решение проблем эмансипации в частности) в русле сохранения их этноконфессиональной идентичности.
Таким образом, несмотря на бурную полемику, мусульманским модернистам удалось выдвинуть вопрос об эмансипации мусульманской женщины. Решение этой проблемы они видели, прежде всего, в рамках раскрепощения мусульманок в семейно-правовой сфере, предоставления возможностей получения полноценного образования и повышения их общественно-политических прав в целом. Вместе с тем эмансипация, по мнению мусульманских реформаторов, наряду с европейскими ориентирами должна развиваться на основе культурно-духовных ценностей исламской цивилизации.
Рецензенты:
Набиев Р.А., д.и.н., профессор, заведующий кафедрой мировой политики и международных экономических отношений Института международных отношений, истории и востоковедения Казанского (Приволжского) федерального университета, г. Казань;
Циунчук Р.А., д.и.н., профессор, профессор кафедры мировой политики и международных экономических отношений Института международных отношений, истории и востоковедения Казанского (Приволжского) федерального университета, г. Казань.