Остановимся первоначально на семантике самого термина «национализм». В советский период этот термин употреблялся в сугубо негативном смысле: он трактовался как стремление к гипертрофированному доминированию соответствующего этноса при одновременной дискриминации прав национальных меньшинств. Ярлык «националиста» очень часто и подчас искусственно навешивался на представителей оппозиции, что только усиливало негативизм такого рода терминологии. В перестроечный период, когда национальные движения главным образом в прибалтийских республиках содействовали слому тоталитарного режима, произошел определённый перелом в трактовке национализма. Его стали понимать как стремление к защите своей нации и собственной государственности в той или иной форме, признавая при этом и права национальных меньшинств (гражданский национализм). Но последующее образование независимых государств с четко выраженными этнонациональными приоритетами (в той же Прибалтике), дискриминирующими меньшинства, способствовало возвращению к однозначно негативному пониманию этого термина в общественном мнении и нередко в научных кругах (этнонационализм). На наш взгляд, понятие национализма может употребляться как в том, так и в другом значениях в зависимости от того, с какого рода процессами мы имеем дело. Сравнительный анализ таких национализмов и является целью статьи.
Республика Татарстан была создана как Татарская автономная Советская Социалистическая Республика 27 мая 1920 года декретом ВЦИК и СНК РСФСР. На основе «Декларации о государственном суверенитете Татарской ССР», принятой 30 августа 1990 года, начался процесс изменения статуса бывшей Татарской АССР. В итоге проведенного 21 марта 1992 года референдума о государственном статусе, результаты которого были закреплены в конституции Татарстана, принятой парламентом Республики 6 ноября 1992 года, Татарстан был признан «суверенным демократическим государством, субъектом международного права, ассоциированным с Российской Федерацией на основе Договора о взаимном делегировании полномочий и предметов ведения». Такой договор и был подписан между Российской Федерацией и Республикой Татарстан 15 февраля 1994 года. Таким образом, по сравнению с другими субъектами РФ (кроме фактически отложившейся Чечни) Татарстан фактически приобрел особый статус, что означало более высокую степень самостоятельности по целому ряду позиций и выделяло его на общем фоне других национально-государственных образований России. Данное обстоятельство придавало своеобразную форму и формировавшемуся в республике государственному национализму. Государственный (официальный) национализм в Татарстане в открытой форме начал формироваться в 1988-1989 годах. Первый период его становления может быть определен как «экономический национализм». Он был связан с попыткой реализации проекта так называемого «регионального хозрасчета».
В сентябре 1989 года в республиканской прессе был опубликован официальный вариант проекта «Основные положения концепции перехода Татарской АССР на региональный хозрасчет, самофинансирование и самоуправление». Он содержал несколько принципиальных положений. Во-первых, правительству ТАССР предоставлялось право иметь под своей юрисдикцией «предприятия, организации и учреждения, продукция и услуги которых предназначены в значительной степени для удовлетворения потребностей населения». Далее говорится о «государственной собственности Татарской АССР», которую планировалось расширить за счет предприятий, находящихся в «вышестоящем подчинении».
Однако в разделе «Политический статус и экономическая самостоятельность Татарской АССР» данного документа содержится формула «статус Татарии как суверенной республики в рамках СССР и РСФСР», который определяется как «широкая политическая самостоятельность республики в рамках Российской Федерации и союзного государства». Эта формула, как нетрудно заметить, отличается неясностью и неопределенностью, что оставляет вопрос о политическом статусе Татарстана по сути открытым.
Тем не менее кризис межнациональных отношений, как в союзном, так и российском масштабах, продолжал углубляться, что не могло выдвигать на первый план вопрос о политическом статусе республики. Уже к лету 1990 года процесс формирования государственного национализма в Татарстане вступил во второй этап - этап «политического национализма» [1. С. 111-112].
Этот переход связан в первую очередь с принятием декларации о суверенитете республики. В ходе ее обсуждения и принятия обозначился раскол республиканской элиты на «консерваторов» и «радикалов»: «консерваторы» настаивали на вхождении Татарстана как в РСФСР, та и в СССР, против чего выступали «радикалы», отстаивавшие формулу «суверенная республика в составе СССР». Окончательный текст декларации следует рассматривать как компромисс между этим двумя группировками. Он и был принят 30 августа 1990 года [6].
В этой декларации пункт о двухсубъектности Татарстана отсутствует. Утверждается, что республика должна войти в СССР через «участие в заключении союзного договора». Очевидно, что эта формулировка должна рассматриваться как уступка как радикалам среди элиты, так и сформировавшимся организациям «внесистемной» оппозиции. Вместе с тем в декларации учитывается и многонациональный состав населения республики, в частности высокая доля в нем русского населения. Так, в ней записано, что в Татарстане «гарантируется равноправное функционирование татарского и русского языков в качестве государственных». Данное обстоятельство и обусловило появление понятия «паритетного национализма», получившего широкое распространение среди специалистов. «Паритетностью» отличается и пункт о «реализации неотъемлемого права татарской нации, всего народа республики на самоопределение». Эта «паритетность» была окончательно зафиксирована как официальный политический курс элиты в Татарстане в конституции республики, принятой в ноябре и введенной в действие 30 ноября 1992 года.
Однако здесь следует заметить, что конституция Татарстана принималась в принципиально иной политической ситуации, сложившейся после распада СССР. Соответственно потерял смысл и пункт об участии республики в грядущем подписании союзного договора. В то же время, как уже было отмечено, членство в Российской Федерации соответствующий пункт декларации не предусматривал. Возникла, таким образом, подвешенная ситуация: политический статус республики был неясен. Выход был найден в проведении 21 марта 1992 года референдума о статусе Татарстана. Получив поддержку 61,4% граждан республики, принявших участие в референдуме, руководство Татарстана внесло в конституцию следующее положение: «Республика Татарстан - суверенное государство, субъект международного права, ассоциированное с Российской Федерацией - Россией на основе Договора о взаимном делегировании полномочий и предметов ведения» (ст.6) [1. С. 116].
В республике, как и в целом по стране, шел также и процесс формирования оппозиционных политических сил, выступавших с куда более радикальных позиций. Следует выделить такую организацию, как Татарский общественный центр (ТОЦ), а также выделившееся из нее более радикальное крыло - партию «Иттифак». Эти организации шли гораздо дальше официальной политический элиты, выдвигая лозунг татарской национальной независимости. Однако их политическое влияние осталось достаточно ограниченным в первую очередь в силу того, что представленная в этих организациях национальная интеллигенция так и не смогла предложить сколько-нибудь целостную модель этнокультурного развития татар в современных условиях.
Этонодемографическая ситуация в Республике Башкортостан резко отличалась (и продолжает отличаться) от ситуации в Татарстане. Достаточно сказать, что башкиры как титульный этнос на территории своей республики в 1989 году составляли подавляющее меньшинство - 21,9 % от общей численности населения (русские - 39,3%, татары - 28, 4%) [2. С. 123.]. Естественно, в такой ситуации башкирское национальное движение, представляющее значительное меньшинство населения, не могло быть приоритетным. Тем не менее провозглашенный им тезис о «сокращении» и ассимиляции башкирской нации послужил мощным стимулом этнической консолидации и оказал сильное влияние на массовое сознание и чувство этнического самосохранения (Башкирский народный центр (БНЦ) «Урал», Башкирская народная партия, Башкирский народный конгресс, Союз башкирских женщин, Клуб башкирских казаков «Северные амуры», Республиканский клуб башкирской культуры и др. Одновременно шел процесс формирования и татарского национального движения и русского.
В этот период отношения между национальными организациями трех ведущих этносов республики стали приобретать конфликтный характер. Башкирские национальные организации взяли на вооружение тезис об «ущемленности» башкир в республике. Так, говорилось о том, что доля башкир в органах власти и управления слишком мала, и для исправления этого положения следует принять специальные меры: 50 % представительство башкир в этих органах и 60 % квота абитуриентов в вузах республики. Расхождения между различными национальными движениями не могли отразиться и на законотворчестве. Так, 11 октября 1990 года Верховный Совет республики принял «Декларацию о государственном суверенитете Башкирской ССР», в которой вопрос о статусе языков был обойден молчанием, зато неотъемлемое право на самоопределение признавалось лишь за башкирской нацией. Такое компромиссное решение, естественно, оставляло «языковой» вопрос в подвешенном состоянии.
Первоначально Башкортостан вместе с другими российскими республиками (за исключением Татарстана и Чечни) в марте 1992 года подписал федеративный договор, но с целым рядом оговорок. Эти оговорки содержатся в специальном приложении, согласно которым республика является самостоятельным участником международных и внешнеэкономических связей, а также самостоятельно определяет общие принципы налогообложения и сборов в бюджет республики. Между федеральным и республиканским правительствами были подписаны десять специальных соглашений, а затем уже на более высоком уровне был подписан договор «О разграничении предметов ведения и взаимном делегировании полномочий между органами государственной власти Российской Федерации и органами государственной власти Республики Башкортостан». Далее в подтверждение правильности курса руководством республики 12 декабря 1995 года на референдум был вынесен вопрос об отношениях Республики Башкортостан с Российской Федерацией в следующей формулировке: «Считаете ли Вы, что следует продолжить политику по укреплению экономической самостоятельности Республики Башкортостан в составе обновленной России на основе подписанного 3 августа 1994 года договора Российской Федерации и Республики Башкортостан о взаимном делегировании полномочий и конституции республики?» «Да» ответили 1644386 граждан (79,1 %); «нет» - 396718 граждан (19,1 %) [2. С. 126]. Казалось бы, в отношениях между республикой и федеральным центром удалось найти компромиссное решение, поддержанное большинством башкортостанцев. Тем не менее эти отношения продолжали обостряться: с 1990 года высший законодательный орган Башкортостана принял более 150 законов и законодательных актов, в той или иной степени расходящихся с соответствующими федеральными нормами [2. С. 144]. Подписание двустороннего договора эти противоречия не устранило, решать этот вопрос пришлось уже на следующем витке развития российской государственности.
Республика Башкортостан прошла следующие основные этапы «суверенизации»: принятие декларации о государственном суверенитете республики (октябрь 1990 г.), введение института президента (октябрь 1991 года), избрание первого президента (декабрь 1993 года), принятие новой конституции (декабрь 1993 года), наконец, избрание в марте 1996 года Государственным Собранием Республики Башкортостан - Курултаем - республиканского конституционного суда. На основных положениях конституции республики следует остановиться более подробно.
В статье 1 конституции говорится, что «Республика Башкортостан есть суверенное демократическое государство» [5]. Поскольку термин «суверенитет» идентичен термину «независимость», это означало провозглашение независимости от Российской Федерации. Однако последующие статьи конституции вступали в противоречие с этим исходным положением. Так, статья 5 говорит о том, что Башкортостан является субъектом обновленной Российской Федерации и входит в ее состав на добровольной и равноправной основе [5]. Речь идет, стало быть, о равноправии целого и части, что вряд ли возможно по определению. Однако эйфория суверенизации явно брала верх: законодатели не могли отказаться от концепции «двух равных государств» [3]. Соответственно в данной конституции мы находим положение о том, что отношения между Республикой Башкортостан и Российской Федерацией определяются в соответствии с договором о межгосударственных отношениях и другими двусторонними договорами и соглашениями. Концепция договорных отношений двух суверенных государств имела бы смысл в случае наличия так называемой «Русской Республики», однако о необходимости ее создания говорили только крайние националисты, не пользовавшиеся большим влиянием [7].
Вместе с тем другие положения конституции вполне реалистичны. Вряд ли может вызвать возражения положение о том, что по вопросам, находящимся в ведении Российской Федерации, российские законы являются обязательными для выполнения на территории республики (ст.5, ст.128 [5]). Проблема только в том, что отнести к ведению Российской Федерации, а что к ведению самой республики, а вот здесь между сторонами как раз и шли долговременные споры. То же самое относится и к амбициозной статье 70, согласно которой «Республика Башкортостан сохраняет за собой всю полноту государственной власти на всей территории вне пределов прав, добровольно переданных ею Российской Федерации» [5]. Неопределенность и неустойчивость вызывают статьи конституции (71, 154), в соответствии с которыми «Республика Башкортостан производит взносы в бюджет Российской Федерации в размерах, определяемых ежегодно соглашением сторон [5].
Концепция «равноправия двух республик» ярко проявилась в трактовке внешнеэкономической и внешнеполитической деятельности. Статьи 74 и 76 прерогатива Башкортостана в этих сферах трактуют крайне расширительно, опять-таки вступая в противоречия с российской конституцией. Провозглашалось, что Республика Башкортостан является самостоятельным участником международных и внешнеэкономических отношений, кроме опять-таки «добровольно переданных по договору» Российской Федерации, вступает в отношения с другими государствами, заключает международные договоры и обменивается дипломатическими, консульскими, торговыми и иными представительствами; участвует в деятельности международных организацией, в межгосударственных объединениях, вправе вступать в содружество государств [5]. Как мы видим, здесь «суверенитет» республики трактуется крайне широко, что говорит о явном разрыве (по крайней мере, на декларативном уровне) с исключительными прерогативами федерального центра. Проявление башкирского этнонационализма явно прослеживалось в кадровой политике: принадлежность к башкирской нации пользовалась приоритетом при выдвижении на ответственные посты во властные и управленческие структуры. Как отмечают специалисты, в таких структурах «русские и татары заменялись по возможности башкирами, а в районах с преобладающим татарским населением татарские руководители заменялись русскими» [4. С. 213-24]. Из 40 избранных депутатов 5 марта 1995 г. Законодательной Палаты Государственного Собрания Республики Башкортостан 55% оказались лицами башкирской национальности. Депутатов-татар оказалось в четыре раза меньше, чем башкир, всего 5 (14,3 %). Депутаты русской национальности насчитывали 7 человек и составляли 22,6 % [2. C. 144]. Таким образом, здесь на практике осуществилось одно из требований национал-радикалов: 50 - процентная квота для башкир как «коренной нации» в органах государственной власти.
В обеих республиках - Татарстане и Башкортостане в период перестройки и уже после нее направляющей и руководящей силой оставалась традиционная номенклатура, которая пыталась реализовать свой вариант государственного (гражданского) национализма. В Татарстане с его относительным доминированием «коренного» этноса государственный национализм принял «паритетную» форму, чего не скажешь о Башкортостане. Все российские автономии в той или иной мере пережили болезнь суверенизации, что в свою очередь является следствием предшествующей сверхцентрализации. Оптимизация модели российского федерализма является сложным и противоречивым процессом: мы имеем дело именно с динамикой, а не с застывшим состоянием. Поэтому преодоление «болезни роста» под воздействием реальной жизни вполне возможно и необходимо, а его отслеживание представляет собой насущную научную задачу.
Рецензенты:
Восканян С.С., д.пол.н., профессор, профессор кафедры государственного управления и политологии Волгоградского филиала ФГБОУ ВПО «РАНХиГС», г. Волгоград;
Шелекета В.О., д.фил.н., профессор, профессор кафедры социально-гуманитарных наук филиала ФГБУ ВПО «НИУ МЭИ» в г. Волжском, г. Волжский.