Универсальность темы семьи и рода в жанре автобиографической прозы определяет ее сюжетно-композиционную устойчивость. Несмотря на широкий интерес исследователей к жанру автобиографической прозы, проблема сюжетосложения, рассмотренная сквозь призму таких фундаментальных понятий в теории литературы, как стиль и пафос, остается неизученной. Предметом анализа данной статьи является мотив семейной распри как стержень сюжетного конфликта в автобиографическом повествовании. Такой сюжетообразующий мотив определяет семантическое сближение автобиографического метода М.Е. Салтыкова-Щедрина в «Пошехонской старине» (1887) и М. Горького в «Детстве» (1913) и выявляет их особое место в теории автобиографической прозы.
Продолжая традиции В. Гумбольдта, А.А. Потебни, академик П.Н. Сакулин выделял в понятии стиля смысловой элемент «образ идеи» или внутреннюю форму: «Именно то, что у всякого художника для общей всем идеи рождается особый образ <...> обусловливает возможность функционирования в словесном искусстве "вечных тем", "вечных героев" и т.п., а как итог - возможность сосуществования множества различных художников, каждому из которых присуща своя особая позиция в образном мировидении» [6, с. 8]. В теории литературы пафос (от греч. pathos - глубокое страстное чувство) определяется как «высокое воодушевление писателя постижением сущности изображаемой жизни» [7, с. 94].
Универсальность мотива рода в автобиографической прозе имеет глубокие исторические корни. Документальность «семейно-родового самосознания» (М. Бахтин) зарождается в римской автобиографии и реализуется в жанре «семейной хроники». Для русской автобиографической прозы значение семьи и ее мироустройства сложно переоценить. В русской народной традиции память «из рода в род» акцентирует главную ценность семьи в ее в единстве и ярко транслируется в малых фольклорных жанрах: «Любовь да совет, так и нуждочки нет», «На что и клад, когда у мужа с женой лад», «Дом вести - не лапти плести», «Жена не рукавица, с руки не стряхнешь» [2, с. 342-343]. Важность и сложность домашнего уклада отражены в классическом труде «Домострой».
Историко-культурный контекст отношения к браку в православной традиции связан с трудами классика богословия - греческого Отца Церкви святителя Иоанна Златоуста. Его воззрения оказали значительное влияние на формирование духовно-нравственных основ отношения к семье. Перечислим наиболее значимые ценностные акценты в трудах святителя. Новозаветный мотив таинства получает особое развитие в богословском учении о семье и браке: «Великое таинство - брак. <...> не рассуждай о нем просто и как случится, не ищи обилия богатства, намереваясь взять невесту. Брак надо считать не торговлею, а союзом жизни» [3, с. 5]. Фольклорная линия «единодушия» также отражена в трудах свт. Иоанна Златоуста, который утверждает ее как ценность и главное богатство семьи: когда в супружестве сберегается мир и тишина, тогда и дети будут подражать добродетелям родителей, и «по всему дому будет процветать добродетель, и во всех делах будет благопоспешение». Основой гармонии в браке является «взаимное согласие и мир». Мотив единодушия обусловливает двоякую семантику брака, который может рассматриваться и как «пристанище», и как «кораблекрушение». В дальнейшем развитии «мысли семейной» особое значение приобретает неразрывная связь и равновеликость большого и малого. Свт. Иоанн Златоуст называет семью первоначалом всего мироустройства: «Мир состоит из городов, города - из домов, дома - из мужей и жен; поэтому, когда настанет вражда между мужьями и женами, то входит война в дома; а когда они мятутся, тогда неспокойны бывают и города; когда же города приходят в смятение, то по необходимости и вся вселенная наполняется смятением, войною и раздорами...» [3, с. 5]. Такая мысль о взаимосвязи устроения всего, от малого до великого, также связана с новозаветной догматикой, рассматривающей семью как Малую Церковь. Выражение «Семья - Малая Церковь» восходит к посланию апостола Павла к римлянам, в котором он приветствует супругов Акилу и Прискиллу как домашнюю Церковь.
Для автобиографической прозы традиционен пафос лиризма, эмоциональная возвышенность, поэтизация мотива рода и образа семьи. Нарушение такой традиции определяет автобиографический метод М.Е. Салтыкова-Щедрина в «Пошехонской старине». Яркий контраст образа семьи в автобиографической прозе С.Т. Аксакова и М.Е. Салтыкова-Щедрина нами рассмотрен в статье «Универсальные мотивы в русской автобиографической прозе XIX в.: особенности стиля С.Т. Аксакова и М.Е. Салтыкова-Щедрина» [4]. Экспрессивная оценка аксаковского детства есть на страницах «Пошехонской старины»: «Мне было уже за тридцать, когда я прочитал "Детские годы Багрова-внука" и, признаюсь откровенно, прочитал почти с завистью» [9, XVII, с. 64].
Характерно, что первое предложение «Пошехонской старины» - «Я, Никанор Затрапезный, принадлежу к старинному пошехонскому дворянскому роду» - созвучно аксаковскому пафосу гордости за принадлежность к дворянскому сословию, однако в дальнейшем точка зрения переключается, опровергая первичный посыл. Сатирическое отношение воплощается историей о несбывшемся расчете на выгодный брак, когда сорокалетний дворянин берет в жены пятнадцатилетнюю купеческую дочь «в чаянии получить за нею богатое приданое». Расчет не оправдался: «по купеческому обыкновению, его обманули». Такой мотив становится сюжетообразующим, приобретая определяющее значение в гротесковом создании образа семейства Затрапезных. Сатирический пафос окрашивает приемы реалистического гротеска, которые стилистически воплощаются в демонстративном нарушении принципов построения семейных отношений, являясь той аномалией, которая вопиюще противоречит естественным семейно-родовым отношениям: «Вообще говоря, несмотря на многочисленность родни, представление о действительно родственных отношениях было совершенно чуждо (курсив наш. - А.К.) моему детству» [9, XVII, с. 203]. Мотив неоправдавшегося расчета обусловливает семейный конфликт и носит сюжетообразующий характер.
Контраст образов отца и матери получает ключевое наполнение в четкой оппозиции разделения первичного мира семьи: «Отец по тогдашнему времени порядочно образован; мать круглая невежда; отец вовсе не имел практического смысла и любил разводить на бобах; мать, напротив того, необыкновенно цепко хваталась за деловую сторону жизни, никогда вслух не загадывала, и действовала молча и наверняка...». Характеристика семьи Салтыкова-Щедрина представлена в «Воспоминаниях» Н.А. Белоголового: «Отец был столбовой помещик, женившийся на купчихе; от брака этого родилось 5 сыновей и три сестры. Семья была дикая и нравная, отношения между членами ее отличались какой-то зверской жестокостью, чуждой всяких теплых родственных сторон» [5, с. 20].
Центральным мотивом «Детства» М. Горького также становится семейное нестроение: «<...> дом деда был наполнен горячим туманом взаимной вражды». Однако по сравнению с М.Е. Салтыковым-Щедриным конфликт обусловлен другим мотивом. В автобиографической прозе М. Горького семейная распря («Эко неумное племя», «окаянные, дикое племя» - точка зрения бабушки, «Братья, а! Родная кровь! Эх вы-и...» - точка зрения деда [1, XIII, с. 20]) инициируется мотивом зависти. Точка зрения мастера Григория выражает авторскую позицию: «Каширины, брат, хорошего не любят, они ему завидуют (курсив наш. - А.К.), а принять не могут, истребляют!» [1, XIII, с. 41]. Вопрос раздела имущества становится лейтмотивом сюжетной интриги. Возвращение матери с Алексеем в семью деда еще более драматизирует семейный конфликт и заостряет оппозицию в системе образов свой/чужой. Взрослая точка зрения повествователя передается словами Цыганка: «Ты - не Каширин, ты - Пешков, другая кровь, другое племя» [1, XIII, с. 44]. Ощущение героя «чужим среди них» также маркируется мотивом зависти, которое как ключевое чувство взрослых продолжает свое развитие в детских образах. Взаимный интерес Алеши и деда (внук «сразу почуял в нем врага», «явилось особенное внимание к нему, опасливое любопытство» [1, XIII, с. 18], а «дед следит за мною умными, зоркими зелеными глазами») формирует в дальнейшем сюжетном развитии их особые отношения с частыми беседами, которые вызывают «зависть других внуков (курсив наш. - А.К.)» [1, XIII, с. 21]. Так мотив зависти окрашивает детско-родительские взаимоотношения Кашириных и получает сюжетообразующее значение в развитии семейного конфликта.
Мотив семейного нестроения продолжает свое развитие в оппозиции дети/взрослые и окрашивается императивом в точке зрения бабушки, приобретая семантику не только оценки, но и наказа: «Вот что, Ленька, голуба душа <...> в дела взрослых не путайся! Взрослые - люди порченные; они богом испытаны, а ты еще нет, - и живи детским разумом» [1, XIII, с. 81]. Стилевое решение автора отражено в расширении семантической оппозиции дети/взрослые, получающей размах социальной катастрофы. Такая точка зрения автора реализуется и в малых прозаических формах - рассказах «Дед Архип и Ленька» и «Страсти-мордасти». Мотив угрозы взрослого мира отождествляется с социумом. В рассказе «Дед Архип и Ленька» социальный конфликт выражен словами деда Архипа: «Ты - хилый ребеночек, а мир-то - зверь» [1, I, с. 146].
В «Пошехонской старине» конфликт дети/взрослые маркируется взаимным равнодушием («родительское равнодушие» [9, XVII, с. 49]) и определяет детскую точку зрения: «Мы только по имени были детьми наших родителей, и сердца наши оставались вполне равнодушными ко всему, что касалось их взаимных отношений» [9, XVII, с. 55]. Жажда обогащения и практическая хватка в образе матери и полное отсутствие этих свойств в характере отца обусловливают перераспределение ролей в семье и формируют следующие детско-родительские отношения: безотчетный страх перед матерью и полное безучастие к отцу, «который не только кому-нибудь из нас, но даже себе никакой защиты дать не мог» [9, XVII, с. 55].
Мотив семейной распри продолжается и в детях: мать разделяет их на любимых и постылых, и это разделение «не остановилось на рубеже детства, но прошло впоследствии через всю жизнь и отразилось в очень существенных несправедливостях» [9, XVII, с. 53]. Автобиографический факт разделения наследства в семье Салтыковых отражен в романе «Господа Головлевы», где прототипами Арины Петровны и Иудушки становятся мать писателя и брат Дмитрий. Интересно отметить, что мотив неравного отношения к детям прослеживается в том числе и у С.Т. Аксакова: мать более привязана к Сереже, бабушка и тетки - к сестре, однако конфликты взрослых не мешают детям сохранять близкие и доверительные отношения.
В автобиографической прозе М. Горького в развитии семейной распри ключевое значение приобретает мотив сиротства, который проигрывается в разных образах: деда («сирота, нищей матери сын»), бабушки («я ведь тоже сиротой росла, матушка моя бобылкой была»), отца («бездомный сирота»), матери и Алеши. Мотив сиротства не объединяет (как например, факт сиротства в автобиографической прозе Н.Г. Гарина-Михайловского: отец Тёмы Николай Семенович Карташев - сирота), а еще более усугубляет одиночество каждого из семьи Кашириных. Упрек бабушки в отсутствии жалости к сыну: «Нет, не любишь ты его, не жаль тебе сироту!» встречает ответ Варвары: «Отстаньте мамаша, <...> Я сама на всю жизнь сирота». Мотив сиротства получает конкретное и метафорическое значения в формировании образа семьи в автобиографической прозе М. Горького.
Особым нервом двух автобиографических повествований становятся взаимоотношения сыновей с матерями.
Приемы гротескного развертывания стилистически реализуются в прозе М.Е. Салтыкова-Щедрина. Взаимоотношения матери и сына свидетельствуют об отсутствии каких-бы то ни было отношений: «<...> я прожил детство как-то незаметно, и не любил попадаться на глаза, так что когда матушка случайно встречала меня, то и она словно недоумевала, каким образом я очутился у ней на дороге» [9, XVII, с. 207]. Именно поэтому ласковое слово чужих, например повитухи Ульяны Ивановны, подкармливание дворовых девушек, похвала учителя о. Василия впечатляет и «живо действует» на героя. Необходимо отметить, что в традиции жанра автобиографической прозы при ее документальности всегда остается место вымыслу в рамках поставленной художественной задачи (например, повесть «Детство» Л.Н. Толстого).
Особую оценку получает единственное упоминание о неравнодушии как нарушение семейной традиции, когда маленький герой демонстрирует успехи в учебе: «За обедом матушка давала мне лакомые куски, отец погладил по голове» [9, XVII, с. 90], тетеньки-сестрицы одарили такими подарками, которые преподносились только в именины. В формировании детских впечатлений этот день также несет семантику исключительности: «Весь этот день я был радостен и горд. Не сидел по обыкновению, притаившись в углу, а бегал по комнатам и громко выкрикивал: "мря, нря, цря, чря!"» [9, XVII, с. 90]. Снижение семантики выражается эпитетом, который эмоционально окрашивает оценку автора-повествователя: «Матушка видела мою ретивость и радовалась. В голове ее зрела коварная (курсив наш. - А.К.) мысль, что <...> я один (курсив автора) из всех детей почти ничего не буду стоить подготовкою...», эта мысль «даже сделала ее нежною» [9, XVII, с. 94].
Сюжетная линия матери-сына становится нервом и автобиографического повествования М. Горького. Трагедия смерти отца и горе матери в инициации сюжетного развертывания формируют пространство сиротства героя. Изначально в развитии сюжета детская гордость за мать выделяет ее из всего окружающего мира, возводя в идеальную степень оценочного суждения: «Моя мать - самая сильная!» [1, XIII, с. 24]. Следующий фабульный эпизод порки переворачивает точку зрения автора-повествователя, снижая семантику от исключительной до заурядной: «Я запомнил: мать не сильная; она, как все (курсив наш. - А.К.), боится деда»[1, XIII, с. 28].
Ее особое положение в семье Каширина и любовь к ней деда не спасают от удушающей атмосферы, которая гасит живость и свежесть Варвары. Обратим внимание на первичное визуальное, и затем чувственное ощущение автора: «Я видел, чувствовал (курсив наш. - А.К.), как тяжело жить матери в доме деда». Портрет матери метафорично передает внутреннее состояние Варвары: «Она все более хмурилась, смотрела на всех чужими глазами, она подолгу молча сидела у окна в сад и как-то выцветала вся» [1, XIII, с. 136]. Изменение внешнего и внутреннего состояния матери («ходила непричесанная, в измятом платье», «все чаще сердилась» [1, XIII, с. 136]) вызывают чувство обиды сына и определяют его требование к идеальному образу матери: «Она всегда должна быть красивая, строгая, чисто одетая - лучше всех! (курсив наш. - А.К.)», «мать должна быть справедлива, больше всех (курсив наш. - А.К.), как в сказках» [1, XIII, с. 136]. Обратим внимание: не реальный образ - «была», а «должна быть» драматизирует конфликт желаемого и действительного, заостряя его до предельной степени. Требование «лучше всех», «больше всех, как в сказках» также семантически усиливает несбыточность мечты сына.
Мотив беззащитности Варвары перед реальностью жизни сближает образ матери Алеши с героями малых прозаических форм М. Горького - дедом Архипом и матерью в рассказе «Страсти-мордасти». Беспомощность взрослых контрастирует с нарочитой взрослостью героев-детей. В повести «Детство» зрелость Алеши реализуется ролью старшего, который будет заботиться о матери: «Не выходи, пожалуйста, замуж, я сам буду кормить тебя!» [1, XIII, с. 168]. В рассказе «Страсти-мордасти» образ «взрослого» Леньки представлен разными ипостасями: снисходительного мужчины («Баба, ну и - глупая!» [1, XI, с. 373], опекающего родителя («Перестань, дурочка, водку эту глохтить, богатая будешь» [1, XI, с. 373], сватающего и устраивающего жизнь матери («ловкая бабенка», «песен она знает тысячу» [1, XI, с. 378] и т.д. Подобная модель встречается и в повести «Детство» во взаимоотношениях Саньки Вяхиря (друга Алеши) и его матери. «Вчерась моя мордовка опять привалилась домой пьянехонькая! - весело рассказывал он <...> Расхлебянила дверь, села на пороге и поет, и поет, курица!» [1, XIII, с. 190]. В рассказе «Страсти-мордасти» образ матери предельно заостряется, создавая ощущение нонсенса: она ребенок («смешная девчонка», «любит баловаться») и проститутка.
Повторное замужество Варвары определяет трагизм ее финала как краха всех надежд. Казалось бы, что ее слова сыну выражают надежду: «Вот скоро мы обвенчаемся, потом поедем в Москву, а потом воротимся, и ты будешь жить со мной. Евгений Васильевич очень добрый и умный, тебе будет хорошо с ним. Ты будешь учиться в гимназии, потом станешь студентом, - вот таким же, как он теперь, а потом доктором. Чем хочешь, - ученый может быть чем хочет» [1, XIII, с. 168]. Предощущение несбыточного, иллюзорного подчеркнуто неграмотностью фраз, а также лексическим повтором, отсылающим в бесконечность будущего - «потом», которое оформляется в детском сознании через образ-символ лестницы, ведущей «глубоко вниз и прочь от нее, в темноту, в одиночество». Такую же функцию выполняет яркая метафорика картины: мать под руку с Максимовым идет на венчание, «осторожно ставит ноги на кирпич тротуара <...>, - точно она шла по остриям гвоздей (курсив наш. - А.К.)» [1, XIII, с. 169]. Экспрессивность мотива мученичества как предощущение дальнейшего развития сюжетной линии Варвары. Завершающим событием, трагически обрывающим детство Алеши Пешкова, становится смерть матери.
Итак, сюжетообразующий мотив семейной распри сближает автобиографические методы М.Е. Салтыкова-Щедрина и М. Горького. Мотив неоправдавшегося расчета инициирует гротесковое развертывание образа семейства Затрапезных. Мотив зависти определяет трагедию гибели рода Кашириных. Детско-родительский конфликт расширяется до социального уровня персонификации зла. Особым нервом автобиографического повествования становятся взаимоотношения сыновей с матерями. Мотив равнодушия драматизирует взаимоотношения Анны Павловны и Никанора Затрапезного в «Пошехонской старине» М.Е. Салтыкова-Щедрина, мотив сиротства определяет трагедию Варвары и Алеши Пешкова в «Детстве» М. Горького.
Рецензенты:
Гусев Владимир Иванович, доктор филологических наук, профессор, зав. кафедрой теории литературы и литературной критики ФГБОУ ВПО «Литературный институт имени А.М. Горького», г. Москва.
Минералова Ирина Георгиевна, доктор филологических наук, профессор кафедры русской литературы и журналистики XX-ХХI вв. ФГБОУ ВПО «Московский педагогический государственный университет», г. Москва.
Библиографическая ссылка
Кудряшова А.А. МОТИВ СЕМЕЙНОЙ РАСПРИ В АВТОБИОГРАФИЧЕСКОЙ ПРОЗЕ XIX-XX ВВ.: М.Е. САЛТЫКОВ-ЩЕДРИН И М. ГОРЬКИЙ // Современные проблемы науки и образования. – 2013. – № 3. ;URL: https://science-education.ru/ru/article/view?id=9435 (дата обращения: 24.04.2024).