Отношение к воображению, как к одной из самых продуктивных способностей нашей психики, которая по значимости сопоставима с мыслью и опытом, традиционно связывают с художественным творчеством человека. Человек никогда не ограничивается восприятием внешнего мира, а строит свою собственную внутреннюю форму - образ. В психологии понятие «образ» толкуется неоднозначно: его можно «видеть», хранить в памяти, воспроизвести, вообразить, т.е. он обнаруживает разные психические глубины и, следовательно, бывает различным. Но образ всегда является нашим собственным внутренним пространством, созданным игрой воображения, т.е. он всегда в той или иной степени - поэтический. Поэтизировать объективную реальность - значит наделять ее большим пространством, чем объективно ей присуще. Человек всегда оказывается связан с каким-то местом, которое становится предметом мифологизации и художественного воплощения, но дом в этом ряду совершенно особенный. Г. Башляр, исследуя поэтику пространства, писал, что есть образы, которые концентрируют всю полноту жизненных сил и являются феноменами души как ее непосредственное порождение: «Мы имеем в виду изучение феномена поэтического образа, схваченного в его актуальности, когда он возникает в сознании как непосредственное порождение сердца, души, всего существа человека» [1; 8]. Феноменальность этого образа в том, что, будучи единственным, иногда весьма причудливым, он является настоящим психическим событием, обнаруживая порой глубинные, архетипические уровни психики: таков образ дома. И есть образы, отличающиеся интенциональной напряженностью, они связаны с поиском форм, которые призваны быть эквивалентом внутреннего содержания. Таковы художественные образы, они являются феноменами духа, осознанием неосознанного содержания психики, так как связаны с поисками специфического языка воплощения. Этот «родной дом» выявляет ландшафт внутренней жизни человека. Образ дома предстает в качестве инструмента анализа человеческой души. «Рассматриваемый в различных теоретических планах, образ дома, кажется, представляет топографию нашей глубинной сущности», - пишет Г. Башляр, предлагая называть этот метод топоанализом с печатью топофилии [1; 23]. То есть образ как непосредственное порождение души может раскрыть первоистоки творчества как феномена духа, и обращение к образу дома, который концентрирует всю полноту душевных и духовных сил человека, представляется весьма плодотворным. Образы дома как феномены души и духа едины тем, что благодаря воображению создают внутренние пространства человека: поэтика дома связана с проблемой внутреннего бытия человека.
Цель данной статьи - выявить на материале русской литературы феноменальность поэтического образа дома как одной из основополагающих ценностей, созданных воображением человека. В рамках данной статьи автор ограничится некоторыми ссылками на образы дома в творчестве Н. Гоголя и М. Булгакова, который является продолжателем традиций Гоголя не только в убеждении, что дом - стержень бытия, но и в конструировании художественных моделей пространства. Речь идет об образе дома как непосредственном порождении души, как о своеобразной «вспышке бытия» в воображении, получившем художественное воплощение. Следует отметить, что дом может выражаться различными понятиями, в данной статье речь идет о доме как одной из самых устойчивых констант сознания и бытия.
Дом как позитивная ценность не вызывает никакого сомнения - это психологическая и социальная первореальность. Дом, собственно, и есть «архе» - первозданность, первообиталище, первомир человека, призванный противостоять внешнему миру и защищать от его враждебных сил. Исходная феноменальность дома в том, что это «бытие во внутреннем»: человек укореняется в своем единственном «уголке мира». Эта внутренняя потребность человека не исчерпывается в социальной первореальности. Человек обживает пространство дома в мыслях, фантазиях, грезах. Уже в мифологии дом - символ порядка, защищающего от внешней опасности и, следовательно, несущего благобытие.
Дом - одна из самых мощных сил, интегрирующих чувства, мысли, воспоминания, мечты, чаяния человека, и связующим принципом этой интеграции является воображение. Для нас это пространство является исключительно притягательным, оно переживается нами со всей пристрастностью, на которое способно наше воображение. Воспоминания о внешнем мире никогда не имеют той эмоциональной тональности, что воспоминания о доме: они нас волнуют больше, чем можно предположить. Образ дома является одним из главных «феноменов психики». Он обладает необыкновенной психологической емкостью: при формировании образа дома память и воображение неразделимы.
Дом является местом, где связываются разные пласты нашей жизни, разные способы нашего восприятия и познания себя и мира. Осв. Шпенглер определил дом как самое чистое выражение породы (народа), какие только бывают; это выражение выделяет человеческие породы «собственно всемирной истории, т.е. потоки существования намного более душевного значения» [8, с. 122-123]. Заявив, что «душа людей и душа их дома - одно и то же», что все обычаи и формы существования, весь распорядок жизни - все находит в доме свой образ и подобие, Шпенглер отмечает: «История искусства никогда не могла освоить этой области», так как «здесь ясно и отчетливо пролегает граница между двумя мирами: миром самовыражения души и миром выразительного языка». [9, с. 23. Курсив мой - Т.Б.]. Шпенглер имеет в виду то, что дом вырастает из внутренней необходимости и не является результатом творчества архитектора. Художественный образ дома «аналогичен» архитектурному. И если непосредственный образ дома является психическим событием, то образ дома как феномен духа - это художественное событие.
Воображение «играет» и создает «новую реальность». Эта игра воображения двойственная: с одной стороны, дом обитает в нас, наша душа хранит воспоминания, с другой стороны, мы живем в доме - наши мечты, фантазии, грезы «возводят стены родного дома» в нашей душе. Этот «внутренний дом» - место, где мы живем воображением, живем в мечтах, место, где мы мечтаем жить: наше прошлое располагается в каком-то другом мире, в конце концов, мы уже сомневаемся, действительно ли мы жили там, где жили, т.е. пространство и время пропитаны ирреальностью. Возникающий поэтический образ не эхо прошлого, а, скорее, наоборот: настоящее придает звучание прошлому. То есть поэтический образ обладает собственной динамикой и собственным бытием. Воображение, а не только мысль и опыт, усиливает охранную ценность реальности, которая призвана быть зачатком блаженства и благобытия. В данном случае надлежит говорить не только о ценности воображения, но и о самоценности его, так как оно непосредственно наслаждается собственным бытием. Образ дома бывает последней ценностью, которая остается, когда нет самого дома.
Образ дома как воплощение мечты о блаженном времени и блаженном пространстве чаще всего ассоциируется с детством. Детство всегда больше, чем реальность, оно остается живым и поэтически продуктивным в плане фантазий, а не фактов. З. Фрейд писал, что «неясные воспоминания детства и на них построенные фантазии всегда заключают самое существенное в духовном развитии человека» [7, с. 276]. Образ дома - это счастливое пространство, активность воображения почти не сдерживается предметной реальностью дома и смягчает внечеловеческое время, каким оно нередко бывает в реальности. Это пространство превращается в наше духовное пристанище, своеобразный духовный музей, где мы храним образы, всецело принадлежащие нам: образы дорогой и сокровенной жизни. Следовательно, это пространство ценно как место нашего уединения и нашего одиночества. Что воплощают эти образы? Чем они для нас являются и что значат? Они являются опорой или иллюзией устойчивости? В любом случае они идентифицируют человека. Мы страдаем от одиночества? Тоскуем об исчезнувшем, неудавшемся, тщетном? Это одиночество доставляет нам наслаждение? Мы предпочитаем жить в несуществующем доме, компенсируя ущербность реального бытия и быта? Нам представляется прошлое всегда лучшим, и мы тяготеем к нему в поисках блаженного бытия? Единство фантазий и воспоминаний создает образы, которые идентифицирует внутренний мир человека в его предельных ценностях. Считается, что первый дом - это мечта, а последний - это размышления. Но и эти размышления неотделимы от воображения, которое «связывает» прошлое, настоящее и будущее. Образы дома внушают нам чувство устойчивости, нам кажется, что «поселившись» в них, мы заживем иной жизнью, подлинно нашей до глубины души. Но это уже другой поэтический образ - художественный, связанный с творческим воплощением. Этот образ создает новую реальность, выражает новую сущность, он возвращает нас к «человеческой речи».
Русскими авторами много написано о роли географического фактора в становлении русской культуры, в области историософской мысли, начиная с П. Чаадаева, а в литературе с Н. Гоголя, традиции которого отражены, в той или иной степени, во всей русской литературе. Именно русские писатели почувствовали и выразили особую значимость для русской культуры пространства дома. В их творчестве дом фактически впервые предстал как одна из ключевых проблем русской жизни. Художественный образ дома в русском искусстве, прежде всего в русской литературе, если угодно, художественные исследования дома, превосходят все философские и научные изыскания. Дом в России предстал множеством художественных миров: именно русские писатели поняли и осмыслили дом как константу человеческого сознания и бытия, осознали, что с его благоустройства начинается благоустройство жизни человека и общества.
Образ дома настолько многогранно и многосторонне представлен в русской литературе, что это поистине неисчерпаемая тема. Сознательно ограничимся ссылками на творчество лишь некоторых писателей, в их числе: А. Пушкин, Н. Гоголь, С. Аксаков, Л. Толстой, И. Гончаров, Ф. Достоевский, А. Чехов, А. Белый, А. Толстой, И. Бунин, А. Платонов, М. Булгаков, В. Набоков. Художественное осмысление дома многообразно: от благоговейного отношения к дому в творчестве, например, Н. Гоголя, Л. Толстого до сакрализации его в творчестве Ф. Достоевского или А. Чехова... Чувство бездомности и сиротства - доминанта в творчестве А. Грибоедова, А. Герцена, В. Розанова, А. Платонова и других русских писателей. Но еще раз отметим особое место этого образа у Н. Гоголя. Трудно не согласиться с Ю. Лотманом, писавшим: «И, пожалуй, именно Гоголь раскрыл для русской литературы всю художественную мощь пространственных моделей, многое определив в творческом языке русской литературы от Толстого, Достоевского и Салтыкова-Щедрина до Михаила Булгакова и Юрия Тынянова» [5, с. 293].
В «Миргороде» Гоголя трудно переоценить значение пространственных построений. Здесь Гоголь особое значение придал, при построении художественного пространства города - дома, эпиграфам, наполнив их географическим содержанием с указанием достопримечательностей, всегда интересных путешественникам. Эпиграфов два: один взят из географии Зябловского: «Миргород нарочито невеликий при реке Хороле город. Имеет 1 канатную фабрику, 1 кирпичный завод, 4 водяных и 45 ветряных мельниц» - и второй: «Хотя в Миргороде пекутся бублики из черного теста, но довольно вкусны» [3, с. 5], позаимствованный «Из записок одного путешественника». Лотман увидел в этом ироническое сопоставление с текстом Карамзина [5, с. 267]. Сигизмунд Кржижановский, знаток истории литературы, этой литературной категории придавал исключительно важное художественно-коммуникативное значение: «Эпиграф видится мне в образе малого лоцманского суденышка, вводящего большой корабль в гавань» [4, с. 414]. С его точки зрения, эпиграф «есть знак связи новой культуры со старой, символ международного общения разноязыких литератур, а также преемственности сменяющих друг друга литературных поколений» [4, с. 390].
Уместно, используя выражение «знак связи», обратиться к оценке значения пространственных построений в творчестве Гоголя, высказанной Владимиром Набоковым: «В литературном стиле есть своя кривизна, как и в пространстве, но немногим из русских читателей хочется нырнуть стремглав в гоголевский магический хаос. Это мир Гоголя, и как таковой, он отличается от мира Толстого, Пушкина, Чехова или моего собственного. Но по прочтении Гоголя глаза могут гоголизироваться, и человеку порой удается видеть обрывки его мира в самых неожиданных местах» [6, с. 127. Курсив мой - Т.Б]. И далее он пишет, что «если вы хотите узнать что-нибудь о России, если вас интересуют "идеи", "факты" и "тенденции" - не трогайте Гоголя. Его произведения, как и всякая великая литература, - это феномен языка, а не идей» [6, с. 131].
В романе «Белая гвардия» две доминанты дома: печь и кремовые шторы. Печь, являясь главным персонажем в организации дома, репрезентирует тот хтонический принцип жизнеощущения, который определяет идеологию русского дома. Печь хранит дом: дает тепло, на ее изразцах следы блаженства и уюта былой жизни. Кремовые шторы - это граница пространства внутреннего и внешнего, последнее отличается враждебностью и угрозой. Психологическая емкость этого художественного мира у Булгакова особенно примечательна. Парадоксален дом в романе «Мастер и Маргарита». Садовая, 50 бис - не кров и защита, а пространство, фокусирующее бездомную среду. Под одной крышей живут разные и чужие люди, у одного жена сбежала, другой сам «пристроил» ее на сторону, жильцы исчезают бесследно. Дом всех изжил, в конце концов сам сатана вселяется в этот дом, но в него по-прежнему, как слепые, рвутся другие. Он не для жизни, - и все равно все рвутся сюда, как в пучину гибели. Об этом не думают: Босой, когда покидает квартиру, где поселился Воланд со своей свитой, вдруг задается вопросом о том, как они там оказались, ведь дверь закрыта? А потом махнул на все рукой: не хочется думать, даже если чужие в твоем доме! Необычен образ дома литераторов, который громит Маргарита. Он - казенный и стоит отдельно от остальных. Знаковой деталью представляется то, что домработницы - дома, а хозяева - «отрабатывают». Этому дому противопоставлен дом для умалишенных, здесь гораздо больше заботы, уюта и комфорта. Философская и психологическая емкость художественного образа дома будет концептуально выражена в знаменитой фразе, сказанной устами Воланда, что москвичи, т.е. русские «обыкновенные люди... в общем, напоминают прежних... квартирный вопрос только испортил их...» [2, с. 125].
Поэтика дома отразила мечту русского человека о блаженном времени и блаженном пространстве, столь значимую для него, но в реальности не осуществимую. Русский человек компенсировал фантазией ущербность реального бытия. Поэтика дома - это модель желаемого, созданного игрой воображения, с которой связывались самые различные душевные и духовные поиски. Поэтика дома связана с поиском национальной и духовной идентичности. Это поиски душевного комфорта, духовной оседлости - их психологические и художественные грани поражают многообразием. Единство их в том, что это поиски счастливого человеческого пространства, в котором воображение отрывает нас от реальности, открывает возможность интерпретировать прошлое и обещает будущее. Творческое воображение настолько поднимает человека над жизнью, что жизнь уже не может его объяснить.
Рецензенты:
Саввина Людмила Владимировна, доктор искусствоведения, профессор, проректор по научной работе Астраханской государственной консерватории, г. Астрахань.
Креленко Наталья Станиславовна, доктор исторических наук, профессор кафедры новой и новейшей истории ИИМО Саратовского государственного университета им. Н.Г. Чернышевского, г. Саратов.